Потрясенный фашизацией Европы, Эйнштейн выступает еще более решительным защитником своих еврейских братьев и сестер. Примечательно, что в 1921 году он согласился сопровождать Хаима Вейцмана, президента мировой сионистской организации, в турне по США с целью сбора средств для создания еврейского университета в Палестине. В том же году Гитлер начал жаловаться на то, что немецкая наука – «наша некогда величайшая гордость» – теперь «преподается иудеями».
Сотрудничество с Вейцманом – факт по-своему удивительный, если учитывать с детства присущее Эйнштейну отвращение к национализму. Но даже если он не разделял на тот момент идею Вейцмана о создании еврейского государства, его явно привлекала мысль о культурном понятии еврейской нации, и потому он с большим энтузиазмом помогал в создании Еврейского университета в Иерусалиме. Их путешествие произвело в США настоящий фурор, сравнимый разве что с эффектом от визита Чарльза Диккенса за восемьдесят лет до того – или гастролей «Битлз» сорок лет спустя.
Но в Европе обстановка становилась все хуже. Гиперинфляция в Германии разожгла еще более чудовищные антиеврейские настроения, и в 1922 году немецкий министр финансов, еврей Вальтер Ратенау, был зверски убит националистами: его застрелили в машине, которую затем взорвали гранатой. Шок, полученный Эйнштейном от этого известия, еще был лишь усилен, когда полиция предупредила его, что сам он также в опасности. «Моя слава, – заключил он тогда, – заманивает меня в западню».
Наблюдая за приходом к власти Гитлера, ужасами Второй мировой войны и кошмарами холокоста, Эйнштейн оставался верен своему еврейству, но испытывал двойственное чувство к вопросу создания отдельного еврейского государства – главной цели сионистов. Он заявлял, что в душе никогда не одобрял этой идеи, опасаясь, что иудаизм может оказаться испорчен влиянием так называемого «узкого национализма». Оставаясь одним из главных борцов против антисемитизма, он продолжал повторять, что не видит необходимости в создании для евреев отдельной независимой родины.
Милитаристские лозунги некоторых радикально настроенных сионистов приводили его в смятение. Например, в 1948 году он подписался под петицией, объявлявшей Менахема Бегина, будущего президента нации, террористом. Но после появления в том же году государства Израиль Эйнштейн осознал, что точка невозврата пройдена. И хотя ранее он противился созданию такой страны «из экономических, политических и военно-стратегических соображений», он понял, что теперь нужно бороться за укрепление самих ее основ.
Это касалось в первую очередь необходимости мирного урегулирования конфликтов с коренным арабским населением, интересы которого, как он считал, слишком долго игнорировались теми, кто создавал Израиль. Еще в 1929 году, в беседе с Хьюго Бергманом, профессором Еврейского университета в Иерусалиме, он высказывал твердое убеждение в том, что все еврейские дети в Палестине должны изучать арабский. В том же году он заявил Хаиму Вейцману: «Если мы не сможем найти способа честно сотрудничать и честно договариваться с арабами – значит, все 2000 лет наших страданий не научили нас абсолютно ничему и мы заслуживаем той участи, которая нас ожидает».
С раннего детства гонимый за одну лишь принадлежность к корням своей нации, он страстно мечтал об обществе всеобщего равноправия. Незадолго до смерти он обрисовал свое видение будущего в письме к политику Цви Лурии – одному из тех, кто подписал Декларации независимости Израиля:
Важнейшим аспектом нашей политики должно стать наше неизменное и однозначное желание обеспечивать равенство для арабских граждан, живущих в нашей среде… Наше отношение к арабскому меньшинству – настоящий пробный камень нашего нравственного стандарта.
Зная, какие сложные чувства испытывал Эйнштейн в отношении Израиля, нечего и удивляться тому, что в 1952 году он не воспользовался шансом стать президентом собственной нации, когда Вейцман, занимавший эту должность, скончался. Премьер-министр Давид Бен-Гурион чувствовал, что просто обязан предложить эту должность Эйнштейну, учитывая огромную общественную поддержку столь именитого кандидата. Но, к облегчению всех организаторов этого процесса, проживавший в США ученый вежливо отказался, сославшись (и, видимо, вполне справедливо) на то, что для подобной работы ему не хватает ни природной склонности, ни жизненного опыта. Говоря по телефону с послом Израиля в Вашингтоне, он прямо заявил: «Я – определенно не тот, кто на это способен».
Хотя еврейство Эйнштейна почти наверняка сыграло огромную роль в его биографии, под конец жизни он стал возражать против того, чтоб его причисляли как к этой, так и к любой другой национальной культуре. В 1918 году он объяснял немецкому математику Адольфу Кнесеру: «По рождению я еврей, по паспорту швейцарец, а по сути своей – человек и только человек, без всякой привязки к какому-либо государству или национальности».
Его отношение к своему «нерелигиозному еврейству», пожалуй, лучше всего выражено в статье, которую он написал для журнала «Коллиерз» двадцать лет спустя: «То, что объединяло евреев тысячи лет и объединяет сегодня, – это прежде всего демократические идеалы социальной справедливости в сочетании с идеалами взаимопомощи и терпимости к людям».
Научись расслабляться
Он бороздил моря, как Одиссей.
Марго Эйнштейн, приемная дочь Эйнштейна
Работе Эйнштейн отдавался с безжалостной самоотдачей – и при этом не принадлежал к породе людей, которые для удачного расслабления заводят себе всевозможные хобби. Его близкая знакомая Элис Калер однажды обмолвилась, что одним из немногих его увлечений было разгадывание головоломок – то есть, по сути, на отдыхе он делал то же, что и на работе. Однажды, вспоминает она, она подарила ему «китайский крест» – трехмерную механическую головоломку повышенной сложности. К разочарованию самой Калер, Эйнштейн собрал ее за какие-то три минуты.
Так что же он делал, если хотел расслабиться? Во-первых, хотя вряд ли это предписывали ему доктора, он очень любил курить трубку (а также сигары, к большому неудовольствию второй жены). Поскольку был убежден, что через клубы густого дыма мир проступает ярче и отчетливей. Преданность Эйнштейна трубке была столь велика, что в 1950 году его наградили пожизненным членством в Клубе трубкокурителей Монреаля. На церемонии посвящения он отметил: «Курение трубки отлично способствует принятию спокойных и взвешенных решений по любым человеческим проблемам».
Куда полезнее для здоровья было его второе серьезное хобби – яхты, на которых он ходил на Цюрихском озере еще в студенчестве. Из всех достоинств плавания под парусом Эйнштейн выше всего ценил возможность достижения душевного равновесия. Активное участие в регатах не интересовало его; напротив, он считал яхты «спортом, который требует наименьших затрат энергии». Сам он меньше всего походил на какого-нибудь Бена Эйнсли, скорее напоминая Мистера Крыса из «Ветра в ивах»[8]. Иногда он плавал и с друзьями, но чаще всего – без компании, наслаждаясь возможностью побыть со своими мыслями наедине – вдали от рабочего стола и тех, кто от него постоянно чего-нибудь требовал.
