Но на море все снова пошло кувырком. Это, наверное, потому, что там растет столько винограда. А виноградная лоза, как известно, вьется. Может быть, эту виноградную лозу зовут Евдокией, даже наверняка.
Для начала мы не туда уехали. Сели не в тот автобус, потому что папа названия городов перепутал. Ехали долго, думали, будет море, а оказалось – пустыня без капли воды. Пришлось ехать еще полдня и заночевать в автобусе. Я даже родителей развлекать разговорами уже не могла, потому что они города путают. Но минус день, и мы на море.
Я уже не говорю о том, что я споткнулась, когда из автобуса выходила. Подумаешь, споткнулась, мало ли кто не падал, выходя из автобуса. Я, между прочим, сразу подскочила и крикнула:
– Не смейтесь! – хотя никто и не засмеялся.
Все это нормально. И пока мы шли к автобусу, который в город везет, тоже все было нормально. Даже, может, нормально то, что меня Дусей зовут. Но совсем ненормально стало, когда папа сказал:
– Давайте лучше не на автобусе, а пешком, а то у меня деньги закончились.
В этом месте мне захотелось поправить очки. Мы с мамой хором восклицаем:
– Как закончились?!
Папа пожал плечами:
– Ну, мы же ездили… на автобусе… туда-сюда, пообедали, приехали…
– И что? – спрашиваем мы с мамой.
– Что-что, – с вызовом отвечает папа. – Вон у Томы волосы вьются, а у меня деньги не могут закончиться, что ли?
Но мы с мамой так на него смотрели, что он признался:
– Дома я их забыл.
Мне почему-то захотелось позвонить Кузнецовой. Сказать ей, как здорово на море. Как мы хорошо устроились. Как от морского воздуха у меня выпрямляются волосы. И еще мне жутко захотелось есть. Мы тащились с сумками в сторону города, а я смотрела по сторонам. И мама, похоже, тоже смотрела. Папа выглядел так, как будто он вышел в открытый космос – важности хоть отбавляй. И как будто он подвиг совершил. Это, наверное, защитная реакция.
На обочине иногда встречалась желтая алыча. И совсем не кислая. Мы с мамой останавливались и пытались наесться на неделю вперед. Папа нам сказал:
– Вот видите? Зачем еще какие-то деньги? Еда есть. Спать можно прямо на берегу. Главное, что мы на море.
Мы уже ничего не говорили. Если поездка началась с какой-то ерунды, то так и будет продолжаться все время. На море мы пришли, объевшиеся алычой, с вещами и при этом ужасно голодные. Сливами сыт не будешь. Папа, поправляя очки, говорил, что у нас теперь большая просторная комната под открытым небом, я же выудила из вещей купальник и пошла в кабинку переодеваться. Выйдя, я осмотрелась. Нас окружали люди, и людям было хорошо. Впереди маячило море, и морю было тоже неплохо. И это только мы вместо того, чтобы отдыхать, будем искать работу, пахать с утра до вечера, чтобы было где жить и на что есть.
Но впереди у меня еще оставались свободных полчаса. Вот и весь мой отдых на море. А потом надо будет что-то решать за родителей, раз они сами не в состоянии. Я ушла к воде. Я не параноик и понимаю, что море – это здорово. Осторожно зашла в воду и – прощайте, нелюбимое имя, кудри (вы сейчас намокнете и исчезнете), класс, отдельно Кузнецова, бестолковые родители – обо всем можно на время забыть. Я плыла и смеялась сама с собой. Открывала под водой глаза. Ныряла, пытаясь достать до дна. Случайно глотнула соленой воды. И улыбалась как дура непонятно чему. Я сама на себя была не похожа. А потом, наплевав на всё, просидела на берегу с родителями до вечера. На остатки денег (папа нашел какую-то мелочь) мы купили кукурузы и сладостей. Я бегала окунаться, прибегала сохнуть – и этот процесс мог бы быть бесконечным. Папа прав, можно жить и на берегу…
Но к вечеру поднялся шторм. Запахло водорослями. Волны были большими, и люди почти не заходили в воду. Я хорошо держусь на воде, поэтому покачалась на волнах. Затем полил дождь, стало холодно. Папа отнес наши вещи под какой-то навес. Стало ясно, что на берегу мы неделю не продержимся. Я брякнула родителям:
– Ну вы вообще молодцы.
Взяла одежду и переоделась.
– Ждите меня тут, – приказала я. – Скоро вернусь.
Мама обеспокоенно спросила:
– Ты куда, Дусенька?
Я заскрипела зубами на нелюбимое имя, но сдержалась:
– Пойду поспрашиваю работу. В кафе какие-нибудь. По набережной пройдусь.
Папа дал мне зонт, но его ветром вырывало из рук. Я зашла в одно кафе, посмотрела по сторонам. Все ведь очень просто – подходишь к официанту, спрашиваешь, он отправляет тебя поговорить с кем-то поглавнее… Но я не решалась. Вышла на улицу, раскрыла зонт – пусть его вырывает из рук, и просто пошла вперед. Впереди заметила парня с девушкой.
И, конечно, чтобы все стало совсем уж плохо, парень мне понравился. Мне, если кто-то начинает нравиться, то всегда вот так вот, сразу. Без предисловий. А когда начинает нравиться парень, у которого уже есть девушка, то ни к чему хорошему это не приведет. Я пошла следом за ними. И решила, что буду так и идти – сегодня, завтра, всю неделю, и пусть дует ветер, пусть пахнет копчеными водорослями, пусть все называют меня как хотят…
Я преследовала их и преследовала. Парень приобнимал девушку, защищая ее от ветра. Мне хотелось реветь. Хотелось домой в свою комнату. И чтобы никого вокруг.
В какой-то момент я не заметила, что они остановились, и попросту натолкнулась на них. Это было где-то на безлюдной тропинке – я и сама не заметила, как мы добрались сюда. Мне стало неловко, но я смотрела с вызовом. Парень взглянул на меня, затем на девушку и сказал ей:
– Домой дойдешь?
– Дойду, чего тут осталось, – спокойно ответила девушка.
– Родителям скажи, что я буду позже.
– Угу, – кивнула она.
– Моя сестра, – кивнул на нее парень.
– Ладно, – сказала та. – Развлекайтесь. Я побегу.
И он смотрел на меня, а я смотрела на него. Мы стояли близко-близко, и вдруг он взял меня за руку.
– Чего плачешь-то? – спросил он и смахнул с моей щеки слезу.
– Ты мне понравился, вот и плачу, – ответила я.
– А я видел тебя утром, – сказал он и обнял меня. – Ты объедала алычу, которая возле нашего дома растет.
– Прости… – всхлипнула я.
– Да это же здорово, – возразил он. – Я подумал тогда, какая девчонка замечательная. Вы быстро ушли, но мне казалось, что мы еще встретимся. И вот…
Я посмотрела на него и сказала:
– Но ведь все плохо…
– Что плохо? – не понял он.
– Меня зовут Евдокией. Это ужасно.
– Странно, – пробормотал он. – Мне всегда нравилось это имя, а ты говоришь, что оно плохое. Почему?
– Оно переделывается в Дусю.
– У дураков, может, и переделывается…
