К нам подошел охранник в синей форме:
— Прошу вас подождать приезда полиции в другом помещении, принцесса.
Биггс, с подпалиной на рукаве дорогого костюма, поддержал его:
— Прошу вас, ваше высочество. Здесь мы не можем гарантировать вашу безопасность.
Я глянула на громадное зеркало. Оттуда слышались крики Тараниса, но видно его не было. Он кричал:
— Пустите меня! Я ваш король! Не смейте ко мне прикасаться!
Прямо посередине зеркала стоял придворный Благого двора — Хью Беленус[1]. Сэр Хью, вообще-то, но он не так кичится титулами, как заведено у Благих. Кроме прочего, он состоит офицером личной гвардии Тараниса. При Благом дворе — не то что у нас — все гвардейцы мужчины. Даже королеве гвардия из женщин не полагается. Раньше я как- то не замечала, что у Хью и у короля есть общая черта: длинные волосы Беленуса тоже цвета пламени. Только не закатного солнца, как у Тараниса, а живого огня: красные, желтые, оранжевые пряди.
Рис и Холод стояли перед зеркалом и говорили с Хью. А Дойл где? Почему его с ними нет? Я шагнула вперед и за суетой юристов и охранников разглядела еще одну группу медиков и раненого на каталке. Это был Дойл — неподвижный. Одежда на нем была порвана в клочья — словно когтистой лапой. Мир внезапно сузился — стены комнаты сворачивались в трубу, туже и туже, — и вот я уже ничего не видела, только Дойла. Мне стало не до зеркала, не до Хью, не до Тараниса, наконец так зарвавшегося, что ему уже не скрыть от других сидхе, что он натворил. Остался только тот, кто неподвижно лежал на носилках. И ничего больше.
Гален стоял рядом со мной, держа рукой за локоть. Не знаю, вел он меня вперед или отдергивал назад, но я оказалась у каталки, стояла и глядела на длинное мускулистое тело моего Мрака. На Дойла, который выиграл тысячу битв еще до моего рождения. На Дойла, который казался вечным, как стихия, чье имя он носил. Нельзя уничтожить мрак — он останется всегда.
Одежда у него вовсе не была порвана, она была сожжена, как у Эйба. Просто ожоги на его черной коже не были так заметны, как на белой коже Эйба, но теперь я видела широкие отметины на груди и плече. И еще лицо — половина лица была перевязана, от лба до подбородка. Если медики перевязали вначале лицо, значит, оно обожжено сильнее, чем грудь. На животе у Дойла лежал пластиковый пакет с прозрачной жидкостью, гибкая трубка от него тянулась к руке, к иголке, закрепленной пластырем.
Я глянула на медиков:
— Он?..
— Если не разовьется шок, опасности для жизни нет, — ответил один из врачей, а потом они развернули каталку к дверям. — Но его надо срочно в ожоговое отделение.
— Ожоговое отделение, — повторила я. Я словно отупела.
— Нам надо спешить, — сказал второй участливо, видя мое потрясение.
Возле меня оказался Рис.
— Мерри, ты нужна нам у зеркала. С ними пойдет Гален.
Я помотала головой.
Рис схватил меня за плечи и развернул к себе, оторвал от Дойла.
— Нам нужна сейчас королева, а не любовница Дойла. Так что, нам самим справляться, или ты возьмешь себя в руки?
Меня окатило жаркой злостью. Я чуть не заорала: «Как ты смеешь!», но в ту же секунду раздался вопль Тараниса: «Как ты смеешь прикасаться к королю!». Я проглотила слова, только с выражением лица ничего сделать не удалось.
— Мерри, мне жаль. Мне жаль больше, чем можно вообразить, но ты нам нужна. Прямо сейчас.
Сдавленным, жарким от злости, но очень сдержанным голосом я сказала:
— Позвони домой. Пусть в больницу поедет целитель, или даже оба. — Я кивнула сама себе, злость начала проходить при мысли, что я так и не знаю, насколько тяжело пострадали Дойл и Эйб. — Да, оба.
— Я позвоню. Но ты нужна Холоду.
— Понимаю, — кивнула я.
Рис поцеловал меня в лоб. Я удивленно подняла глаза. Он достал из кармана сотовый.
— Поезжай с ними в больницу, — сказала я Галену.
— Я обязан быть при тебе.
— Ты обязан быть там, где я прикажу. Иди. Пожалуйста, Гален, времени нет.
Он колебался долю секунды, потом кивнул — едва ли не поклонился, — и побежал за быстро едущей каталкой. Я не успела поцеловать Дойла на прощание. Нет, никакого прощания! Он сидхе, один из величайших чародеев и воинов страны фейри. Он не умрет от ожогов, пусть даже магических. Разум мне удалось убедить, но в глубине души оставалось темное, тесное местечко, на которое не действовала логика. Там царил только страх.
Я заставила себя пойти к Холоду. Шаг за шагом. В руке у меня все еще был пистолет — пусть под гламором, но концентрация у меня ни к черту. Что, если Благие его увидят? Мне есть разница? Нет. А должна быть? Наверное.
Я откинула полу жакета, чтобы сунуть пистолет в кобуру. На ходу не удалось, пришлось остановиться, но я его убрала. В основном потому, что если Таранис вырвется от своих стражей и появится в зеркале, я с собой не справлюсь. Я в него выстрелю, а это плохо. Не важно, насколько легче мне станет на минуту: я принцесса и хочу стать королевой, а значит, мне нельзя подчиняться порывам. Слишком дорого они обходятся, как доказывает сегодняшняя беда. Чертов Таранис. Чтоб он провалился! Почему он не отрекся давным-давно?
Я сделала глубокий вдох. Меня мутило от эмоций, которым нельзя было дать выхода. Идя к Холоду и зеркалу с сэром Хью, я молила Богиню не дать мне сломаться на глазax у Благих. Андаис печально прославилась вспышками гнева, а сейчас Таранис продемонстрировал еще меньшее самообладание. Я шла к зеркалу и молилась, чтобы мне хватило сил быть правителем, который сейчас необходим. Молилась, чтобы не взорваться или не сблевать. Нервы, это просто нервы. О Богиня, пусть только с Дойлом все будет хорошо!
Едва я попросила о том, чего хотела всем сердцем, мне стало спокойней. Да, мне хотелось быть хорошей королевой. Хотелось показать Благим, что я не такая сумасшедшая, как мои тетя с дядей, но если совсем честно, то гораздо больше того и другого значил для меня мужчина, которого только что увезли на каталке.
Королевы так думать не должны. Так думают женщины, а быть королевой — значит прежде всего быть королевой, а все остальное потом, в свободное время. Так меня учил отец. Учил до того, как его убили. Я отбросила неуместную мысль и подошла к Смертельному Холоду.
Я буду королевой, как учил меня отец. Дойл говорил мне, какой я могу и должна быть — и ему не придется за меня краснеть.
Я выпрямилась до последнего дюйма своего небольшого роста. Трехдюймовые каблуки оказались не лишними, хотя рядом с высоченным Холодом я все равно казалась былинкой.
Но я стояла, как требовал мой долг, и горек был этот долг, как пепел.
Глава седьмая
Сэр Хью Беленус низко поклонился. При этом стало видно, что огненная грива была поутру заплетена в искусную косу, а теперь из ее остатков там и сям свисали жженые ленты. Когда он выпрямился, оказалось, что перед его камзола вместе с двумя нижними рубахами прожжен до самой кожи бледно-золотистого цвета. Одежда была прожжена и начисто испорчена, но тело под ней казалось невредимым.
