— А ты заходи, гостем будешь.
— Спасибо, Федя. Как-нибудь зайду. А ты лети, лети.
— Да я лечу. Уже немного совсем осталось.
— За тебя, Федя! — Валера протянул Федору Карловичу стакан. — За твою светлую память. Пусть асфальт будет тебе пухом.
— Аминь, — сказал Федор Карлович.
Выпили не чокаясь, и Федор Карлович вернул стакан.
— До свидания, Федя. До скорой встречи.
— Бывай, Валера.
В самом низу Федора Карловича ждала Мать Сыра-Земля.
— Федя, — сказала Мать-Земля. — Возвращайся, тебе пора обедать.
— Но, мама, — заныл Федор Карлович, — я же только что…
— Федя! — нахмурилась Мать-Земля. — Не спорь со старшими! Я кому сказала, немедленно домой!
Федор Карлович вздохнул и повернул назад.
— Твое здоровье! — отсалютовал стаканом истопник Валера. — Ключи-то возьми, а то как же ты?..
— Я через окно.
— Ну, все равно возьми.
На шестом этаже Федор Карлович протянул розу плачущей девушке. Девушка утешилась и заулыбалась.
На седьмом этаже Федор Карлович поймал вылетевший из форточки пакет и передал его на девятый этаж.
На тринадцатом этаже бабушка укладывала спать внучку. Федор Карлович спел ей колыбельную.
Жилец с 15 этажа стоял и курил у открытого окна.
— Что, не спится? — спросил он у Федора Карловича.
— Не спится, — сказал Федор Карлович. — У вас не найдется снотворного?
— У меня осталось еще 54 таблетки. Этого хватит?
— Да, вполне. Спасибо большое.
— Не за что. Зачем еще нужны соседи?
Дома Федор Карлович поел, разделся, выпил одну за другой все 54 таблетки, завел будильник и лег в постель.
Завтра начиналась трудовая неделя.
* * *
Напротив моего окна, на краю крыши, стоит человек с дудочкой. Он не собирается прыгать вниз, просто ему нравится стоять на краю. И играть иногда на дудочке.
Но он никогда не играет просто так. Сначала всегда высматривает что-то внизу. Иногда по часу, иногда дольше. А бывает, что каждую минуту что-нибудь играет. Красиво играет, заслушаешься. Я и слушаю.
Вот прошла внизу соседка, А. Ф. Человек на крыше сразу насторожился, и его можно понять. А. Ф. — неприятная особа. Когда она во дворе, почти всегда находится повод сыграть на дудочке. Вот и сейчас, стоило ей выйти — сразу начинает орать на детей, чтобы прекратили качаться на качелях, у нее голова кружится.
Человек на крыше серьезно кивает и подносит дудочку к губам.
Мир раскалывается.
Я слушаю торжественную и грозную мелодию дудочки. Человек стоит на самом краю крыши, широко расставив ноги. С полусложенными крыльями он похож на надгробное изваяние. Закрыл глаза и играет. А внизу раскалывается мир.
На две реальности. В одной из них рушатся башни, падают звезды, людей заживо пожирает небесный огонь. Их крики странным образом вплетаются в мелодию дудочки, не заглушая ее. Так и должно быть. В той реальности я тоже сгораю, чего уж там. Даже отсюда слышно, как я там ору. А как корчусь, мне смотреть не хочется. Неприятно. Я вообще не смотрю, я глаза закрыл. Слушать — это пожалуйста.
Но мелодия смолкает быстро. Вероятностные миры расходятся, и сюда уже не доносятся звуки Армагеддона.
В той реальности, которая осталась здесь, соседка не кричит на детей. Сплюнула на клумбу, и всё.
Человек на краю крыши убрал дудочку, сложил крылья и терпеливо ждет, когда в нашем мире зло снова перевесит. Ему недолго ждать. Мир балансирует на краю, шаткое равновесие мира может пошатнуть всё, что угодно — даже классическая раздавленная бабочка. Не просто так раздавленная, конечно, а со злобы. Ну да у нас во дворе такое происходит постоянно.
У нас во дворе вообще много чего происходит. Вот девочка с первого этажа наливает молока дворовому котенку. Молодец, девочка, спасибо.
Я засовываю руку в карман и достаю губную гармошку. Человек на краю крыши замечает мое движение и одобрительно кивает. Я начинаю играть. Мир расслаивается.
Я не музыкант. Мне просто нравится играть на гармошке, сидя на краю подоконника.
* * *
Одна немаленькая деревня имела немаленькое стадо овец. И, как водится, к стаду был приставлен пастух — а на роль пастуха выбрали самого голосистого из деревенских парней, чтобы, случись что, издалека слышно было. И вот, пасет он первый день этих овец, и вдруг волк! Ну, пастух сразу в крик, прибежали деревенские, спугнули волка, пастуха похвалили, и обратно разошлись. Проходит час — опять волк пришел! Пастух вопит, прибегают деревенские, волк убегает, все расходятся. Прошел еще час — опять пастух вопит, опять деревенские бегут — да, точно, никакого обману, волк на месте, прогоняют его и идут по своим делам. Еще час — снова вопли; ну тут уж деревенские не выдержали, прибежали, пастуха измордовали и убрали от греха подальше в армию — пущай там орет, сколько влезет. А к овцам приставили глухонемого дурачка, да еще и глаза ему платком завязали, чтобы не увидел ненароком чего не следует.
И с тех пор в деревне тишь да благодать. Овцы, конечно, пропадают, но зато и поводов для беспокойства стало гораздо меньше.
* * *
Мама и папа пришли в магазин, выбирать ребеночка.
— Нам, пожалуйста, мальчика.
— Нет, нам, пожалуйста, девочку. Рыженькую.
— А я говорю, мальчика.
— Ну, говори, говори. Девушка, нам девочку заверните, пожалуйста.
— Нет, мальчика! Чтобы был на меня похож.
— Вот тогда точно лучше девочку. Девушка, будьте любезны…
— Нет, мальчика!
— Зря спорите, — говорит продавщица. — Девочек сегодня все равно уже нет, кончились. Вчера надо было заходить.
— Ага, получила? Говорил я тебе вчера, давай пойдем. А ты всё «завтра, завтра, у меня голова болит»!
— Замолчи, а то она у меня опять заболит. А мальчики у вас какие?
— Да любые. И со скидками. Если берете двух, третьего получите бесплатно.
— Ммм… мы подумаем.
— Скажите, а что, мальчиков перестали покупать?
— Да нет, что вы! С руками отрывают. Просто государственный заказ на мальчиков. Война же скоро.
