Ты не знал, ты еще не знаешь. Ты пробовал уцепиться за науку, но что-то — в тебе, перед тобой, за тобой — мешало двигаться вперед. Ты был один в мастерской в Дампьере. И не было никакого Ван Эйка, чтобы показать тебе дорогу…
— Почему ты стал фальсификатором?
— Так получилось… Мне было семнадцать лет. Шла война. Я был в Швейцарии. На каникулах. Я только что уехал из пансиона, где проучился почти все классы, и теперь бездельничал. С Жеромом я встретился в Берне: мы стали почти приятелями. Он был художником, по крайней мере, так мне казалось. Я подумывал отправиться в Женеву и поступить в Школу изящных искусств. Мы провели несколько дней вместе: я был один и скучал; у него была машина, он часто возил меня куда-нибудь. Мы говорили о живописи; он знал очень много, я — ничего… Это, наверное, и сыграло… Приблизительно через неделю он вызвался меня учить, и я согласился.
— Почему?
— Это меня интересовало…
— Что тебя интересовало?
— Все, чему я мог научиться… Я был уверен, что получу образование намного лучшее, чем в какой-либо академии.
— Жером сказал тебе, что он фальсификатор?
— Да.
— И это тебя не смутило?
— Нет… Почему это должно было меня смутить? Думаю, это меня скорее позабавило…
— Почему?
— Тайное притягивает…
— Ты по-прежнему так думаешь?
— Сейчас, разумеется, не думаю… Но в семнадцать лет почему бы и нет? Для решения проблем существуют разные средства.
— Каких проблем?
— Ну, каких угодно… возвращение в семью, что-нибудь в этом духе… устройство в жизни…
— Ты швейцарец?
— Нет… родители отправили меня в Швейцарию в тридцать девятом году из-за войны. Они договорились с одним из своих друзей, банкиром их Цюриха, и тот оплачивал мой пансион и давал мне деньги на карманные расходы…
— Чем занимались твои родители?
— Коммерцией, наверное… Я довольно быстро перестал интересоваться ими…
— Почему?
— Да так… Нет, они были весьма добры… время от времени я получал письма… в течение трех-четырех лет… Они застряли во Франции, но потом сумели улизнуть на Бермуды, а потом в Соединенные Штаты… В сорок пятом они меня разыскали… Я даже встречался с ними на вокзале… в то время я жил в Женеве… уехать с ними я отказался, а они не настаивали. Вот, собственно говоря, и все.
— Они живы?
— Думаю, да. Чувствовали они себя хорошо, и нет никаких причин предполагать, что с тех пор что-то изменилось…
— Они живут в Париже?
— Наверняка… Хотя, честно говоря, не знаю. Я не писал им уже четырнадцать лет…
— В сорок пятом году ты был несовершеннолетним…
— Да… Все уладилось по обоюдному согласию. Никто никому ничего не должен…
— Вместо того чтобы приехать сюда, ты мог бы поехать к ним…
— То, что я приехал сюда, тебя как-то стесняет?
— Я задал вопрос не поэтому…
— Конечно… А зачем мне ехать к ним? Чего ради?.. Представь, как я заявляюсь и объявляю им: я только что убил человека, можно я у вас поживу?
— Как бы они поступили?
— Не знаю и знать не хочу… это совершенно неважно…
— Возможно… Что произошло после того, как ты согласился работать с Жеромом?
— Мы вернулись в Женеву… Я проработал с ним два года. Помогал ему готовить холсты; многому научился. История искусства, эстетика, живописные техники, скульптура, гравюра, литография. Каждый день часов по пятнадцать…
— Это тебя забавляло?
— Надо думать, да…
— Что именно было забавным?
— Все, что я делал… Почему, не знаю… Это и неважно… Если бы это меня не интересовало, думаю, я бы все бросил, но все складывалось так, что это меня интересовало…
— А дальше?
— Через два года я уехал в Нью-Йорк, в Институт Рокфеллера. Проучился там год. Вернулся дипломированным реставратором. Написал — сам уже не помню о чем — работу, какую-то чушь, для поступления в школу Лувра. Просидел там чуть больше полугода, только чтобы получить диплом, и вернулся в Женеву. Благодаря Руфусу, которому меня представил Жером, я стал помощником реставратора в женевском музее. Проработал три месяца, уволился по состоянию здоровья. Все эти путешествия и работы служили мне лишь для алиби. Официально я устроился реставратором у Руфуса. И начал подделывать. Вот.
— Ты овладел ремеслом?
— Достаточно хорошо, чтобы помогать Жерому и уже работать в одиночку. Учение продлилось четыре года, что немало. Следующие пять лет я занимался всякой мелочевкой. И только после этого пошли большие заказы…
— А Мадера в этом участвовал?
— Даже не показывался… Если верить Руфусу, который рассказал мне всю подноготную год назад, хотя я и сам обо всем догадался, это Мадера поручил Жерому найти себе помощника и разработал основную схему сценария: официальная учеба, должность и так далее.
— Зачем?
— Он, похоже, просчитывал, как будут развиваться события, и где-то к сорок третьему году уже предвидел грядущее окончание войны, а вместе с ним — оживление рынка и, следовательно, больший спрос на картины и большие возможности для своей деятельности…
— Ни Руфус, ни Жером никогда не говорили с тобой об этом?
— Нет. Он оставался в тени, как Николя, как Доусон, как Сперенца… Я знал Жерома и Руфуса. Обо всем остальном — ничего…
— Ты не знал, что происходит с поддельными произведениями, которые ты изготавливал?
— Я отдавал их Руфусу…
— У вас никогда не возникало проблем?
— С полицией? Нет… Господин Кёниг — фигура, весьма уважаемая в Женеве. Его галерея высоко котируется в Европе…
— Зачем же он занимался фальсификацией?
— Откуда мне знать? Этого я так и не понял… Ни он, ни Мадера не нуждались в деньгах… Руфус в своей галерее получал бешеные проценты, да и Мадера был вроде бы очень богат… Даже если они сколотили состояние на подделках, то могли уже не торговать ими в тот момент, когда в работу включился я…
— То, что ты делал, стоило дорого?
— Сначала — не очень… Потом все дороже и дороже…
— Ты не знаешь, кто покупал?
— Нет… думаю, частные лица… В Южной Америке, в Австралии…
— Как это происходило?
— Откуда мне знать? Руфус передавал мне заказ, я выполнял его и отдавал ему; какое-то время я видел картину в подвале галереи, через какое-то время она пропадала, и я больше никогда о ней не слышал…
— Как тебе платили?
— У меня была ставка реставратора. Для налоговой службы. И процент с проданных фальшивок.
