Время шло, а Матье не появлялся. Последние отсветы заката погасли, и на улице совсем стемнело. Я вертела в руках бокал, глядя, как тает лед и вода смешивается с ликером. Как мог Матье наговорить мне таких гадостей в ресторане? И зачем ему понадобилось колоть мне глаза правдой, как он выразился, и почему я должна была молча все это выслушивать? По-моему, я имела полное право обидеться. Сланцем по морде — это, допустим, круто, мне жаль, но он сам нарывался. Ладно, не спорю, авантюрная жилка во мне, положим, не развита, чего нет, того нет, но Матье легко говорить: он-то в детстве даже скаутом был. А меня родители ни разу не отпустили в летний лагерь — я думаю, им просто в голову не приходило, что походы с ночевками в лесу и дурацкие хоровые песни могут пойти на пользу моему воспитанию. Что же я теперь могу поделать? Я не виновата, что выросла в тепличных условиях, что не привыкла нюхать чужое дерьмо, спать в одной комнате с посторонними и мыться в общем душе. Зачем Матье вообще все это затеял? На фиг он ему сдался, этот Домбург? Что он здесь забыл? Дыра дырой, смотреть нечего, даже музея нет, только море, и то ледяное. Что он себе думал — что я вот так сразу освоюсь в вонючей деревенской гостинице, после того как мы больше месяца ночевали в «Хилтонах»? Если мне здесь не нравится, то я, по-моему, имею полное право ему об этом сказать. И только поэтому я стерва? И дура? Он действительно так думает? Мне было обидно до слез.
Я допила последние капли «Гран-Марнье», ломая голову над тем, как же мне теперь себя вести, чтобы вернуть его расположение. Как помириться с Матье и доказать ему, что я лучше, чем он обо мне думает? Разорвать хилтоновский справочник и сказать ему: «Теперь, милый, гидом будешь ты, давай ночевать только в студенческих гостиницах»? Я посмотрела в окно, не мелькнет ли он за стеклом, но во дворе никого не было. Замок в темноте выглядел куда импозантнее, чем днем: старые камни, напоенные лунным светом, казалось, светились, белея во мраке. И тут меня осенило: я поняла, как сделать приятное Матье и одновременно доказать ему, что не такая уж я и дура. Оставалось надеяться, что у бармена мозгов побольше, чем у девицы с ресепшн.
Футбольный матч закончился, и парни, что сидели у стойки, присоединились к группке девиц, занимавших один из столиков. Потом они все вместе ушли; в дверях один, вроде бы француз, предложил мне пойти с ними к морю: все ребята из гостиницы собираются сегодня на пляже и устраивают большой гудеж.
— Что-то не хочется, — ответила я.
Прежде чем услужливый бармен успел поинтересоваться, не желаю ли я еще выпить, я спросила, знает ли он что-нибудь об истории замка. Он улыбнулся так, что я поняла: дело в шляпе.
— Тогда мне, пожалуйста, еще «Гран-Марнье» со льдом.
Петер — так его звали — рассказал мне про замок все. Он старательно подбирал французские слова, а когда его знаний не хватало, переходил на английский. Я узнала, что замок был построен в XVIII веке богатым купцом из Роттердама, который наезжал сюда с любовницами. Где-то до 1950 года замком владели его потомки, а затем он отошел государству и долго пустовал. Дядя Петера купил его в шестидесятых годах, подновил и открыл гостиницу.
— И все? — спросила я, когда Петер замолчал.
— Все, — подтвердил он, пожав плечами.
— Понятно.
Вообще-то я была даже рада, что история у замка такая незамысловатая: легче запомнить. Я уже представляла, как завтра утром выложу все это Матье. Оброню небрежно так: «Ты хотел узнать, что было раньше в этой гостинице? Так вот, слушай…» — и повторю ему рассказ Петера. По мне, так это была скукота смертная, в смысле история замка, ничего интересного, но надо же чем-то козырнуть перед Матье, расскажу хоть это, какая разница.
Петер вытирал стойку мокрой тряпкой. Он вдруг посмотрел на меня:
— А почему ты спросила?
— Что спросила?
— Вся ли это история замка.
Я отпила из бокала.
— Я такая любознательная. И обожаю историю.
— Ты любишь историю? Really?[17]
— Очень.
И тогда, продолжая вытирать стойку, он сказал, что в своем рассказе упустил одну деталь. Я спросила какую. Он ответил, что этого не расскажешь, надо видеть своими глазами.
— Подождешь, пока я закончу? Я покажу тебе.
Я колебалась. Вообще-то я подустала, у меня даже слегка кружилась голова, и мне хотелось поскорее лечь, хоть я и знала, что вряд ли высплюсь в этом чертовом дортуаре на шесть человек. Но выдать Матье побольше подробностей было соблазнительно, и, пожалуй, ради этого стоило еще часок не поспать.
— Я подожду, — ответила я Петеру.
Не прошло и минуты, как передо мной появился еще один «Гран-Марнье» со льдом — двойная порция.
— It's on the house[18], — просиял Петер улыбкой победителя.
Потом он перемыл стаканы, а около полуночи, когда в баре никого не осталось — все отправились на пляж, быстро составил стулья на столы и погасил свет. Можно было идти.
Мы пересекли опустевший двор и вошли в замок. По лестнице поднялись на пятый этаж, туда, где были комнаты персонала. Петер приложил палец к губам: тихо! — и повел меня по коридору, в конце которого мы уперлись в тяжелую, окованную медью дверь. Из внутреннего кармана своей джинсовой куртки Петер достал связку ключей. Он отпер эту дверь — открываясь, она заскрипела так жалобно, будто застонала от боли. Я вошла, и он закрыл ее за мной.
Было темно, хоть глаз выколи. Я чуть не расквасила физиономию, споткнувшись о первую же ступеньку. Аптечный пакет с бельем и сланцами упал, правда, я тут же нашарила его и подняла.
— Ты в порядке? — спросил меня Петер.
Я ответила «да», но это была неправда. Мне не нравилось, как здесь пахнет. Затхлый запах сырости и гнили ударил в нос, меня сразу начало подташнивать, и голова закружилась сильней. Винтовой лестнице не было конца, мы поднимались, но мне казалось, будто спускаемся, потому что дышалось все тяжелее и темнота сгущалась.
— Ты в порядке? — снова спросил Петер и обернулся, словно проверял, иду ли я за ним.
Я опять ответила «да», хотя мне уже становилось немного страшно.
Лестница закончилась еще одной дверью, которую тоже пришлось отпирать. Петер светил себе зажигалкой, держа ее у самой замочной скважины. Дверь открылась, заскрипев точно так же, как и первая, и Петер вошел. Светя зажигалкой, выбрался на середину небольшого помещения и включил лампочку, висевшую под потолком на стареньком проводе. Я нерешительно шагнула вперед. Петера, казалось, забавляло мое испуганное лицо.
— Подойди ближе, — велел он.
Я продвинулась еще на пару шагов. От затхлости першило в горле. С потолка свисала паутина, кое-где до самого пола, единственное оконце было заколочено старой, прогнившей доской. Помещение оказалось круглое, метров шесть в диаметре. Стены от пола до потолка были сплошь покрыты странным граффити, сделанным, похоже, углем.
