— Это? Что — это? — спросил я, как только наши губы разъединились.
Губы у меня немного обветрились, я заметил утром, когда брился.
— Проблема. Это проблема?
— Что — проблема? — Я чувствовал, как к горлу подкатывает ком, но откашливаться было рано. — Что за проблема?
— Проблема — это когда чего-то не хватает.
— Любишь ты ходить вокруг да около, — проворчал я.
— Просто обожаю.
— Нуда, я заметил.
— А ты бы мне сказал?
— Я и так уже довольно много тебе сказал.
— Но ты бы мне сказал? — настаивала Промис. — Сказал бы?
— Да ты волнуешься! — догадался я и сам удивился.
— Естественно, — согласилась девушка.
Ее глаза продолжали метаться, словно под воздействием сыворотки правды. Я стоял так близко, что мои глаза тоже заметались, следуя за ее взглядом. У меня закружилась голова.
— Ты когда-нибудь спал с пожилой женщиной?
— С пожилой? — уточнил я. — В смысле…
— Скажем, лет пятидесяти.
— Нет. А что.
— Просто спросила, — пожала плечами Промис.
Еще на полпути вниз я услышал голос Опры. Несмотря на то что говорила она, казалось бы, спокойно, ее голос постоянно срывался на крик, лай, он заполнял собой пространство и подавлял всех окружающих.
Боб зачарованно уставился в экран и не оглянулся на меня, хотя и слышал, как я спускаюсь по лестнице. Я мог бы устроить сцену, но не стал. В последнее время мы с Бобом вроде бы нашли общий язык, и, наверное, он мог приветствовать меня, не подавая явных знаков.
— Чего бы ты хотел на ужин?
— Да все равно, — отмахнулся Боб.
— О чем сегодня девочки болтают? — Я вплотную подошел к сетке.
— Тут не только девочки. Вон, гляди, в заднем ряду парень затесался.
— О, — кивнул я, — вожак. Главный хрен всего эфира. Девчонки его обожают. Просто боготворят.
— У тебя никак хорошее настроение?
— Посмотри-ка, напялил рубашку и джемпер, — не унимался я. — Это его с потрохами сдает. Что еще тут скажешь?
— У парня степень по семейному праву.
— Кто бы сомневался.
«Мы называем это озарением, — распиналась Опра. — В такие минуты все становится предельно ясно. Словно что-то щелкает, прорывается свет, и вы понимаете, что жизнь никогда не будет прежней. Вы знаете, что нащупали нечто важное — то, что может изменить вашу судьбу. Загорается свет — и только от вас зависит, сумеете ли вы его использовать. Возьмем, к примеру, Шэрон Тисдейл, молодую женщину, которая была сбита с толку и всерьез задумывалась о самоубийстве. Она внезапно остановилась на оживленном шоссе и в миг просветления осознала, что должна набраться сил для того, чтобы жить дальше…»
— Переключу, — решил Боб. — Все равно повтор крутят.
— Не надо, — попросил я. — Вся эта психологическая чепуха разве не по твоей части?
Я облокотился о заграждение, и мне вспомнились те времена, когда я в детстве смотрел соревнования Младшей Лиги. За сетку держаться было нельзя, нарушивший запрет рисковал получить мячом по пальцам. Теперь, в минуту своего личного озарения, я чувствовал, что мне сходит с рук нечто недозволенное.
— Тем более я ухожу.
— В библиотеку?
На экране что-то бормотала сквозь слезы блондинка с немытой головой. Какая-то женщина успокаивающе положила ладонь на рукав ее платья — пышного и цветастого. Парень в джемпере наклонился вперед, чтобы лучше слышать.
— Ну вот, они идут на сближение, — сказал я. — Выложили карты на стол. Посмотри на зрительниц: сидят и кивают — да, да, да. Со мной пару лет назад то же самое творилось. Прекрасно понимаю, о чем вы. И я тоже плакала.
Боб выключил телевизор и обернулся ко мне. Пустой экран зиял у него за спиной, приглашая продолжить спор.
— Интересно, кто-нибудь догадывается, о чем мы говорим? — продолжал я.
— О чем мы говорим?
— Кому-нибудь вообще есть дело? — Я ощутил неуместный пафос, словно Опра неслышно прокралась в мою душу.
Оказывается, на свете есть люди, которым далеко не все равно: Клаудиа, дочери Боба, о которых он упорно отказывался говорить, авторы — приемные дети, даже Ллойд — им всем было дело, хоть они не могли себе представить, каково это — находиться здесь, в Сэндхерсте.
— Извини, — сказал я наконец.
Я не стал дожидаться дальнейших вопросов. Заметил ли Боб? Почувствовал ли, как у меня к горлу подступают слезы? Я взлетел вверх по лестнице и отправился в свое пристанище — сэндхерстскую библиотеку.
7
В чем было дело?Возможно, в неизменной западной жвачке, которой пичкали нас закоснелые родители. Когда я был ребенком, когда ярое в городке Эпплтон, штат Висконсин, когда проводил большую часть дня, не отрываясь от телевизора, «возмездие» не казалось мне таким уж плохим словом. Иногда приходится брать ответственность на себя. Мне неизменно представлялся одинокий стоик, который отказался от домашнего уюта ради того, чтобы верхом скитаться по забытым Богом городкам в поисках негодяя, виновного в смерти Люка, лучшего из ковбоев[17]. Затем следовало противостояние: герой находил обидчика, спускал курок, и свершалось возмездие. Это меня никогда не интересовало. Меня влекли странствия, приключения, то, как жизнь сплетается в единый комок и оказывается посвящена возмездию. Разве это хуже, чем посвятить жизнь поискам счастья, богатства или славы? К тому же именно стремлением ко всему этому мы и оправдываем возмездие.
— Так ты знаешь Роберта Партноу?
— Роберта…
— Того редактора, который пропал, — пояснила Промис, и я услышал, как она разворачивает газету на том конце провода. — Ну, которого похитили. Взяли в плен. Какая разница.
— Да, — промолвил я. — Что-то слышал. В газете читал.
— Я тут подумала… ты не потому такой сюжет выбрал, Эван? Про похищение. Тебя Партноу вдохновил?
— С чего они взяли, что это похищение?
— Так в газетах пишут, — ответила Промис. — И люди так говорят, мне мама рассказывала. А мой дядя с этим Партноу знаком. Так ты не потому такой сюжет выбрал?
— Нет. Я эту книгу еще год назад писать начал. Просто не шло как-то. А недавно…
— А я думала, это новый роман.
Я отчетливо представил, как она удивленно приподнимает брови.
— И что говорит твой дядя?
— Дядя? Они просто в колледже вместе учились, не очень-то близко общались. Он вроде славный был малый.
