Книга Беседка. Путешествие перекошенного дуалиста - Миша Забоков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Побродив немного по прогулочной палубе, которая сейчас напоминала набережную Ялты в предзакатные часы летних отпусков, мы набрели на музыкальный салон. Сегодня там давали гала-концерт с участием народных артистов и дипломантов различных конкурсов. Не успели мы опуститься в мягкие кресла, как перед нами возник бармен Толя, консультировавший меня вчера вечером. Галантный с дамами и по-приятельски свойский с мужчинами, но без панибратства, он в полупоклоне в течение 10 минут терпеливо разъяснял Мирычу, чем один коктейль отличается от других двадцати. Приняв наконец от Мирыча заказ, мне он сказал, то ли спросив, то ли уже ответив за меня: «Вам как всегда?!» На недоуменный вопрос Мирыча, что означает «как всегда», я дал исчерпывающий ответ, не забыв упомянуть об обязательном присутствии в коктейле двух кубиков льда и не преминув при этом также пояснить причину столь неожиданного количественного выбора. Устав от моих пояснений, которые я так и не успел доходчиво донести до сознания Мирыча, прежде чем вернулся Толя, она решила сама опробовать мой чудесный напиток. Вердикт оказался убийственным. Водку она предпочла бы заменить на вторые 50 г полусладкого белого мартини, итого 100 г мартини, лимон можно оставить, а вот два кубика льда — это уже ни в какие ворота… Вот так. С таким трудом, буквально по крупицам, сдерживая отчаяние от многочисленных неудач и вновь заставляя себя искать и не сдаваться, превозмогая горечь ошибок и заново экспериментируя, я наконец создал абсолютное сочетание единственно возможных вкусовых и обонятельных компонентов, и тут на тебе — ни в какие ворота! Это тоже драма, и похлеще любовной. Художник, пользуясь всем накопленным опытом предшественников и собственным эстетическим вкусом и фантазией, лепит свою Галатею, а зритель всё равно остается равнодушным. Ну что тут можно сказать? Не иначе как художник опередил свое время.
Дипломанты, однако, не спешили раскрывать свои неиссякаемые таланты, видимо, опасаясь того, что криками «браво» публика заставит их бесконечно бисировать и выходить на поклоны, в то время как на открытой палубе будет остывать горячий напиток из красного вина с сахаром и пряностями. Но, похоже, сами зрители тоже разделяли опасения артистов. В такой нетворческой атмосфере невозможно было ни предъявить свой талант аудитории, ни в полной мере им насладиться. Наконец, ведущий программы под бурные рукоплескания заиндевевшего и оголодавшего с ужина зала объявил об окончании концерта, напомнив не нуждавшейся в данном напоминании публике, что через полчаса ее ждут на кормовой палубе.
Там нас и в самом деле ждали. Под ярким светом лампочных гирлянд, одиночных фонарей и мощного прожектора кормовая палуба напоминала собой Чрево Парижа. Прежде всего внимание привлекал камбуз. Он размещался в конце палубы, где стояли два больших мангала и разделочный стол между ними. Медленно крутя вертел с целым барашком, повара готовили мясо-сырец. Когда мясо доходило до нужной кондиции, его резали большими кусками, переносили на стол, разделывали на мелкие кусочки, нанизывали вместе с репчатым луком на шампуры и отправляли на второй мангал. Еще три стола были заняты судками с соусами, специями, подносами с помидорами, хлебом, столовыми приборами и горой бумажных тарелок и стаканов. Аромат разогретого на углях шашлыка, сдобренного приправами, стлался по уходящей пенными бурунами водной дорожке, привлекая всю летающую океанскую живность. Напротив камбуза, в другом конце палубы, располагалась светская часть рынка. Вокруг бассейна и по краям палубы были расставлены столы со стульями. Рядом с питьевым пунктом розлива глинтвейна уютно устроился судовой оркестр. Близость музыкантов к источнику вдохновения благотворно сказывалась на их репертуаре, выдержанном в манере кафе-шантанной импровизации.
Подобно почетным гостям, приглашенным в ложу амфитеатра, мы с Мирычем оценивали степень готовности к началу ночной трапезы с верхней палубы, усевшись на горку матрасов. Внизу, за одним из столиков, я заметил Николь, которая успела сгруппировать вокруг себя местную корабельную богему. Ее состав был довольно специфичен, мало соответствуя салонному литературному обществу времен Зинаиды Гиппиус. В нем были представлены любопытные пары из кают класса «люкс» и «полулюкс»: средних лет импозантный мужчина с повадками гордого абрека и юная девушка — такая же нежная и прекрасная, как только что сорванный бутон розы с прозрачными капельками утренней росы на лепестках, — возраст которой наводил на мысль о ее сугубо родственных отношениях со своим спутником, а броские, безукоризненные формы тут же гнали эту мысль прочь, заставляя померкнуть ореол дочерне-отцовской идиллии; другая пара являла собой обратную картину — молодой человек, выделявшийся своей одухотворенной наружностью, и дама солидной зрелости с большой сумочкой-кошельком на плече.
Оркестр заиграл туш — музыкальное вступление к раздаче первых порций готовых шашлыков. Я направился было на нижнюю палубу, но на лестнице столкнулся с Ингой и Васей, которые приветствовали меня так, будто мы не виделись целую вечность. Каждый из них нес в руках по пластмассовой фляге и стаканы. Инга отдавала отрывистые команды: «Разбирайте стаканы. Глинтвейн стынет. Потом отправим Васю за шашлыками». Буря миновала. Побитый и приструненный Вася — похоже, Инга лупцевала его профессионально, то есть сильно, но без синяков, — с готовностью принимал свое наказание. Боюсь, что до конца круиза. Не убежден, что ему вообще будет дозволено о чем-то говорить. В таком случае, я мог лишиться своего застольного оппонента в дебатах по отечественной экономике. Надо будет как-то смягчить Ингу, а то ведь загонит парня, как самоедскую лайку демократическая терпимость.
Внизу уже вовсю перешли к танцам. Особенно полюбившиеся мелодии повторяли с помощью незаконных валютных операций. Больше других в этом преуспели нефтяники из Тюмени. Вот и сейчас один из них, зажав в кулаке, может, доллар, может, центов пятьдесят, подошел к соло-гитаристу. Интересно, что он закажет? Хотя я примерно догадывался. И точно, по просторам Атлантики поплыли до боли знакомые старинные волны вальса.
Плавно Амур свои волны несет, Ветер сибирский им песню поет. Тихо шумит над Амуром тайга. Ходит пенная волна, Пенная волна плещет, Величава и вольна!
Мы на подходе к семнадцатой провинции Испании — Канарским островам. Наша цель — остров Тенерифе.
Был самый разгар обеда, когда теплоход вошел в акваторию порта. Впереди была долгожданная встреча с новыми людьми — наследниками великой культуры, созданной гениальным талантом Сервантеса и Эль Греко, Веласкеса и Гойи, Лорки и Бунюэля, а также вдохновившей совершенно посторонних людей — Мориса Равеля, Лиона Фейхтвангера… В такой волнующий момент, или, как выражаются сегодня наследники Пушкина и Толстого, Блока и Цветаевой, Даля и Ушакова — заслуженные деятели искусств и прочие работники культуры, — «волнительный» момент, что, по их мнению, должно придавать безликому и примитивному волнению особо мощное звучание сверхволнения, а у многочисленных почитателей их редкого дарования создавать впечатление безгранично доверительной близости к творческим закромам художника, к его бездонным запасникам словарного вдохновения, его живой и неразрывной связи с народом, что мечтает о лучшей доле и благозвучии родной речи, — так вот, в такой волнующий, я бы даже сказал, возвышенный момент встречи с новыми людьми, жаждущими поделиться с вами самым сокровенным, наболевшим, своими житейскими печалями и радостями, своими повседневными заботами, включая и о куске хлеба насущном, просто, наконец, поболтать о том о сем, вы сидите в ресторане и пристально вглядываетесь в ребрышко свиной отбивной котлетки, которое через несколько секунд начнете жадно и сладострастно обгладывать, причмокивая языком. Согласитесь — потомкам Сервантеса описанная картина вряд ли доставит большое удовольствие. Или представьте себе такую сцену: нуждающийся в вашем участии человек томится от нетерпения встречи с вами, лишен сна и покоя; наконец, его терпение иссякает, он бросает всё, мчится к вам как на крыльях, отталкивает на ходу дворецкого, расшвыривает в сторону прислугу, сбивает с ног камердинера, резко отдергивает габардиновые портьеры, врывается в залу и застает вас врасплох, в самое ответственное мгновение, можно сказать, в апофеоз обеденного пиршества, как раз в тот момент, когда вы собрались пропеть гимн гуманизму на слова Гаргантюа и музыку Пантагрюэля во славу чревоугодия, то есть когда сочная мясная мякоть с гарниром уже съедена, а вот вожделенная прожаренная реберная косточка свиной корейки всё еще дожидается своего тонкого ценителя… И вам обоим становится страшно неловко: ему — оттого что он так бесцеремонно вломился без предупреждения, как налоговый инспектор в самый разгар подчистки финансовых документов, а вам — потому что попались за таким интимным, не предназначенным для всеобщего обозрения занятием, как отправление плотской потребности в изысканном кушанье при отягчающих раблезианских обстоятельствах, вместо того чтобы предстать в глазах этого человека в облике созидающего творца, например, в торжественные минуты, когда вы, отбросив волосы со лба и запрокинув в упоенном восторге голову назад, сочиняете кантату для голоса и фортепиано с оркестром ми-бемоль мажор. Как бы поступил в такой щекотливой ситуации истинный гуманист? Конечно, он пригласил бы гостя за стол. Мол, садись, мил-человек, я кушаю свиную отбивную, и ты кушай. Так уж повелось у нас, гуманистов. Вспомните хотя бы, как Василий Иванович приглашал Анку чаевничать. «Приходи ко мне полночь-заполночь, я чай пью, и ты садись чай пить». Но тут уж, к счастью, Петька, не меньший гуманист, чем его начальник, заступал в ночной дозор и, встречая Анку перед дверью комдива, говорил ей с пылкостью влюбленного юноши и нежностью старшего брата: «Дура ты деревенская! Куда ж тебя понесло-то среди ночи? Какие еще такие чаи надумала ты гонять с этим неуемным развратником! Совсем, что ли, умом тронулась? Иди-ка ты лучше пулемет чистить, поутру этих психически ненормальных каппелевцев мочить будем». И отправлялась гостья восвояси несолоно хлебавши. А раз так, от ворот поворот, тогда уж надо было бросить якорь на подходе к порту, встать где-нибудь в сторонке, не на виду, и пускай психически нормальные люди доедят спокойно свою свиную отбивную, не опасаясь подавиться косточкой, когда в рот им будут глядеть потомки Веласкеса. А так что? Гнали, гнали на всех парах, вот и въехали со своей реберной косточкой и прочими интимными подробностями личной жизни в Европу, пусть даже и в семнадцатую провинцию Испании. Неудобно получается, конфуз, да и только!
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги «Беседка. Путешествие перекошенного дуалиста - Миша Забоков», после закрытия браузера.
