Они не ведали, что за пределами монастыря зреют большие перемены. У них не было ни радио, ни газет — лишь проигрыватель и набор современных шлягеров. Они частенько танцевали с младшими монахинями под неодобрительным взглядом кардинала в фиолетовом облачении, чей портрет висел над камином. Когда заводили танго «Was machst du mit dem Knie, lieber Hans»,[17]Анна плясала до упаду; во весь дух она кружила по танцевальной площадке, чулки сползали, платье партнерши билось об икры. Это была любимая песня в монастыре до тех пор, пока в один прекрасный день Анна, внимательно прослушав текст, не открыла всем глаза на ее содержание. Оказывается, для Ганса танго было лишь предлогом для того, чтобы, подчиняясь музыкальному ритму, втискивать колено между бедрами своей партнерши. Она поделилась своим наблюдением с сестрой Клементиной, которая с блаженной улыбкой нарезала круги в объятиях коренастой сироты, словно то были объятия небесного суженого. Пластинку поставили заново; запыхавшись после танца, монахиня с закрытыми глазами внимала словам шлягера и тихонько качала головой в такт. Постепенно она вся залилась краской и в изумлении раскрыла рот. Повисла мрачная тишина. Сестра Клементина подошла к проигрывателю и брезгливо, двумя пальцами, сняла пластинку с диска. Следуя примеру Ганса, она подняла колено, положила на него пластинку и разломила ее пополам.
Поруганная честь была отомщена, но впереди ее ждали новые унижения. Среди гостей, приходивших к ним обедать, был лесник, мужчина средних лет, с лысым черепом, который точно посередине пересекал неровный красно-фиолетовый шрам, как если бы пьяный хирург предпринял неудачную попытку лоботомии. Когда кто-то задерживал на нем взгляд, лесник беспечно объяснял, что его задел осколок гранаты во время ночного дозора. Вспоминая «На Западном фронте без перемен», Анна обслуживала его с особым уважением. Это ему нравилось, фамильярности он не терпел. Однажды, важно кивнув в ее сторону, он попросил Анну подойти поближе. Схватив ее за запястье, он сказал:
— Ну как, — его глаза двусмысленно блестели, — монахини уже отрастили волосы?
— Что вы имеет в виду? — Уважение сменилось стыдом; Анна вспомнила, как однажды видела остриженную голову сестры Клементины и была тронута ее уязвимой наготой.
— Очень скоро, когда все монастыри закроют, им придется снять свои длинные юбки, — сказал он с сальной улыбочкой. — Тогда мы наконец увидим их ноги!
Он отпустил ее. Поднос с тарелками дрожал в руках; ей с трудом удалось водрузить его на один из пустых столов, глаза застилали слезы. Забыв про остальных гостей, она опрометью выбежала из трапезной. В висках пульсировала кровь, по коридорам раздавался топот ее шагов. Она забарабанила в дверь настоятельницы. Оказавшись внутри, Анна мгновенно забыла о каких бы то ни было правилах приличия и, задыхаясь, разразилась речью: пусть гнусного гостя немедленно вытащат за шиворот из-за стола и выбросят за порог монастыря так, чтобы грохот захлопнувшейся за ним двери еще долго отзывался в его поросячьих ушах.
— Успокойся, т-с-с, тихо же! — Настоятельница возвела руки к небу. — Так что именно он сказал?
— Он сказал, что всем сестрам придется снять юбки, потому как монастыри скоро закроют, — еле дыша, ответила Анна. — Как он смеет заявлять такое?
Настоятельница подошла к двери, которую Анна оставила открытой, и плотно ее затворила.
— Давай помолимся, — сказала она, обернувшись.
— Откуда ему это известно? — упорствовала Анна.
Настоятельница вздохнула.
— Нас это не касается. Это все политика. Они выбрали антихриста, который хочет закрыть все церкви и монастыри. Давай помолимся, чтобы до этого не дошло.
— Антихриста? — запинаясь, переспросила Анна. Мысленно по обеим сторонам от шрама она пририсовала леснику рожки.
Настоятельница положила руку ей на плечо.
— Адольфа Гитлера, — произнесла она тихо.
В голове Анны произошло короткое замыкание. Фотография. Бернд Мюллер, дядя Генрих — один за другим эти противоречивые, враждебные образы промелькнули в ее сознании. Защитник бедных и безработных оказался разрушителем церквей и монастырей. Дядя был прав (но оправдывало ли это его побои?). Как могла она так ошибаться? Ей стало стыдно. Одновременно она испытывала презрение к этому богоборцу: как смеет он быть столь заносчивым? Разве под силу ему справиться с христианством, существующим уже девятнадцать веков? Бог непременно вмешается — она знала это наверняка.
— Давай помолимся, — повторила настоятельница. — Сильная вера сокрушит любого агрессора.
Она встала у окна и выглянула во двор: вокруг ее чепца образовался нимб из пожелтевших листьев.
— Все, что мы здесь говорили. — сказала она спокойно, — не должно выйти за пределы этой комнаты. Не обсуждай это с другими, иначе у тебя будут неприятности.
Анна кивнула, хотя ни чуточки не боялась. Никого.
Первый месяц 1933 года уже подходил к концу, когда Анна, выглянув из окна второго этажа, заметила вдалеке, на перекрестке двух дорог посередине деревни, огромный флаг. Она тут же узнала паучьи лапки с загнутыми вправо концами. Если долго на них смотреть, они начинали вращаться перед глазами. Она помчалась по широкой дубовой лестнице вниз, непочтительно громыхая ботинками.
— Флаг! — закричала она, ворвавшись в трапезную, где две монахини расставляли на столе тарелки с такой точностью, словно те были шашками на игральной доске. — Они повесили флаг прямо в центре деревни, и никто не убирает его!
На шум пришла настоятельница. Ее лицо выражало спокойствие.
— Будь я парнем, — Анна сжала кулаки, — он бы там давно уже не висел!
— Но ты девочка, — напомнила ей настоятельница, — и должна вести себя подобающим образом.
— Но флаг… — не унималась Анна, указывая рукой в ту сторону, где развевался этот символ вопиющего нахальства.
Настоятельница покачала головой.
— Анна, ты не знаешь меры. Перед тобой два пути: либо ты станешь незаурядной личностью, либо найдешь свое пристанище в канаве. Третьего не дано.
— Но в Писании сказано, — пробормотала, задыхаясь, Анна, — если бы ты был холоден или горяч! Но как ты тепл… то извергну тебя из уст Моих…[18]
Настоятельница одобрительно улыбнулась.
— Ах, Анна, мы можем снять этот флаг, но перед тем, что он олицетворяет, мы бессильны. Сегодня Гитлер стал рейхсканцлером.
Анна в ярости выбежала на улицу, слово «бессильны» из уст настоятельницы прозвучало как оскорбление в адрес Всевышнего. Ворота монастыря за ней с грохотом захлопнулись. Улица вела вниз, прямо к перекрестку. Оказавшись под флагштоком, она замерла и, закинув голову, посмотрела вверх. Какой-то жалкий кусок ткани. Если пойдет дождь, он намокнет, если поднимется ветер, его сорвет. От провокации, которую она углядела из окна второго этажа, почти ничего не осталось. Вблизи флаг разочаровывал. Она обернулась, чтобы издалека посмотреть на монастырь. Но тот, вместе с церковью, голыми деревьями, по-январски угрюмыми крышами и стенами, померк на фоне красно-бело-черного знамени, украшающего шпиль сказочного замка. Фон Цитсевиц тоже вывесил флаг.
