Осложнения
Восемь вечера. Великий Боже! Позвоните в «Книгу рекордов Гиннесса»: это будут самые продолжительные роды за всю историю человечества. Усыновление с каждой минутой выглядит все более привлекательной альтернативой.
– Доктор, возможно, эпидуральная анестезия? – спрашивает акушерка.
Эпидуральная анестезия? Эвтаназия – вот что меня больше интересует.
Я смотрю на мужчину, который возится у меня между ног. Есть что-то знакомое в его замкнутом взгляде, сухой улыбке.
– Сестра, при эпидуральной анестезии мисс… – он заглядывает в карту – Вулф не сможет тужиться. У нее раскрытие все еще четыре сантиметра. – В руках он держит нечто похожее на вязальный крючок. – Я собираюсь прорвать пузырь.
Иоланда, посапывающая в кресле, просыпается, как от толчка.
– Эй, что вы делаете? У нее уже отошли воды!
– Нет, это подтекали задние воды, – поясняет акушерка.
Ио-Ио уже на ногах и отплясывает зажигательную джигу у кровати.
– Не забывайте, что можно и отказаться. Малышка родится в сорочке. Это счастливая примета. Как Дэвид Копперфильд. Она никогда не утонет в море. – Она взмахивает руками, и я вижу, что у нее волосы под мышками слиплись от пота. – Мэдлин, это ваше тело. Доктора, особенно доктора-мужчины, очень любят во все вмешиваться! Пусть природа делает свое дело.
«И заберет мои страдания», – хочу я сказать, но не могу.
– У нее гипотоническая инерция. Прорыв пузыря значительно ускорит роды. – Глупая я, глупая. Думала, что стоны и крики, эхом отдающиеся по коридору, издают пациенты. А оказывается, это вопят врачи, обезумевшие от затянувшихся родов, которые мешают им попасть домой к началу матча по гольфу. – В противном случае я использую синтоцинон.
Теперь они говорят на санскрите.
– Что? ЧТО?
– Это синтетическая форма, – медленно, будто я иммигрантка, только что прибывшая из Узбекистана, расшифровывает мне Иоланда, – окситоцина, естественного гормона.
– Хватит измываться надо мной и достаньте эту проклятую штуку оттуда! – О, умиление перед великим таинством рождения! От него на глаза навертываются слезы, правда? Я представляла белоснежное белье и бледные краски рассвета, сияющего Алекса рядом с собой… Я чувствую, как что-то треснуло, по мне потекло что-то теплое, на простыне расплывается кровавое пятно, напоминающее разлитое «божоле». Набивший оскомину «Нью-Йорк, Нью-Йорк» сменяется не более уместным «Вима-вей, вима-вей, вима-вей, а-а-а». К моему непередаваемому ужасу, Иоланда начинает подпевать. Трубы радиатора судорожно вздыхают, как чахоточный больной между приступами кашля. Когда врач уходит, я прислушиваюсь к доносящемуся из-за окна смеху людей, которые не испытывают боли. Мне кажется, что мое тело пытается вывернуться наизнанку.
* * *
– Так темно. – Я открываю глаза и вижу, как дыхание Иоланды рисует на стекле замысловатые фигуры. Я заблудилась в краю погремушек, на бескрайнем сумеречном континенте махровых полотенец. Я мягкая, как наручные часы Дали. Прошли часы, а может, только минуты с тех пор, как Иоланда замолчала.
До сир пор я считала, что только бездомные подростки съеживаются и забиваются в какой-нибудь уголок. Теперь так сделала и я. Иоланда встает рядом со мной на колени, с трудом сгибая полные ноги, и сует мне в рот еще один кубик льда.
– Как же я ненавижу эти зимние месяцы. Знаете, в Финляндии люди убивают себя, – бодро добавляет она.
Я чувствую так, будто убивают меня, только по кусочкам. Муки святого Себастьяна бледнеют перед моими. Было бы гуманнее загонять мне под ногти острые бамбуковые иглы.
– Да, там самое большое число самоубийств в мире. Только представьте!
Я не могу сказать Иоланде, как велико мое желание прикончить ее прямо сейчас. Не могу потому, что у меня нет времени вдохнуть между схватками. Я выныриваю, хватаю немного воздуха и опять погружаюсь в головокружительные глубины. Прямо как у Жюля Верна. Щупальца боли тянут меня вниз. Схватки учащаются. Они становятся все яростнее, но длятся всего несколько секунд. Хотя я знаю, что очередная атака будет короткой – не успеешь и глазом моргнуть, а она уже закончилась, – время схватки все равно кажется мне десятилетием. Жилы на моих руках вздулись, костяшки пальцев побелели. Мое тело стремительно несется по «американским горкам». И спрыгнуть нельзя.
В палате появились студенты. Я поняла это по одуряющему запаху дезинфицирующего средства, смешанному с ароматами кондитерской.
– Повышенный тонус обусловливается ягодичным предлежанием. – Это опять доктор, совмещает практическое занятие с обходом. Он говорит обо мне так, будто меня здесь нет. – Это обычно сопровождается сильными болями в пояснице. – О, он не шутит. Крохотный вдох. Он говорит так, словно я об этом не знаю. Я закипаю. Боль пузырями поднимается к поверхности, причем с каждой секундой все быстрее, переливается через край и шипит на невидимой раскаленной плите. – Непродолжительные и очень сильные маточные схватки не так эффективны, как обычные. Следовательно, роды затягиваются. – Доктор берет зеркало, в которое, по идее, я должна наблюдать, как рождается ребенок, и поправляет свою шевелюру. Я знаю мужиков такого типа. Наверняка он член «Клуба налетанных миль» – когда летает один. Вокруг него толпятся студентки с наштукатуренными мордашками. В кармане одной из них, той, которая ближе всех ко мне, шуршит пакетик с конфетами, как живое существо. – Наиболее частой причиной гипертонуса является, естественно… Кто знает?.. – Если бы здесь был Алекс, он бы вышвырнул их отсюда. – …Страх. Верно. А теперь пройдем дальше и посмотрим на миссис Синг.
