При известии о столь крупном поражении король пришел в ярость и не без основания обвинил во всем графа. Более того, желая унизить моего отца, он, в ответ на его оправдания, лишил его всех почестей и привилегий и приказал убираться в свою Кастилию и не попадаться ему на глаза, если не хочет, чтобы ему отрубили голову. Мой отец не мог не подчиниться воле короля и отбыл в свои края в отчаянии честолюбивого человека, по репутации и состоянию которого был нанесен тяжелый удар.
Тем временем дон Гарсия все еще оставался во дворце. Его выступление против восставшей Бискайской провинции задержала неожиданная болезнь. Против же мавров король решил выступить сам, собрав под своим началом все, что осталось от разбитой армии. Я обратился к нему с просьбой взять меня с собой, и он хотя и поморщился, но согласился. С гораздо большим удовольствием он отправил бы меня вместе с моим отцом в Кастилию, но поскольку моей вины в разгроме королевской армии не было, а его сын по-прежнему благоволил ко мне, оставил меня при дворе. Таким образом, я был зачислен в его свиту, а при герцоге остался дон Рамирес. Нунья Белла была очень огорчена опалой, в которую попал мой отец, и моим отъездом, и я отбыл в армию, утешаясь лишь тем, что увожу с собой любовь самого дорогого мне человека.
Поскольку герцог не смог из-за болезни возглавить армию, в Бискайю отправился его брат, дон Ордоньо, который оказался настолько же неудачлив в усмирении мятежников[57], насколько его отец преуспел в войне против мавров: войска дона Ордоньо были разбиты наголову, а сам военачальник мечтал лишь о том, чтобы смертью в бою смыть с себя позор; король же сокрушил мавров и вынудил их просить мира. Судьба благоволила ко мне и предоставила возможность отличиться в сражениях, что, однако, не повлияло на более чем прохладное ко мне отношение со стороны короля. Несмотря на оказанные мною услуги, я не переставал ощущать его немилость. По возвращении в Леон мне пришлось убедиться, что слава не дает тех преимуществ, которые дает расположение королей.
Дон Гарсия использовал мое отсутствие для тайных свиданий с Герменсильдой и делал это настолько скрытно, что их встречи ни у кого не вызывали подозрений. Он всеми силами старался понравиться моей сестре и даже намекнул ей, что наступит день, когда она наденет корону королевы. Его усилия не пропали даром, и Герменсильда отдала ему свое сердце.
Руководя их тайной связью, дон Рамирес и Нунья Белла постоянно виделись между собой. Красота Нуньи Беллы никого не оставляла равнодушным, и восхищение дона Рамиреса росло с каждым днем. Она, в свою очередь, оценила его незаурядный ум и обходительность. Их близкое общение и совместная забота о делах герцога и Герменсильды помогали Нунье Белле переносить мое отсутствие намного легче, чем она себе это представляла.
Вернувшись с победой в Леон, король распорядился передать отцу дона Рамиреса все должности и владения моего отца, но даже в этих условиях я остался верным нашей с ним дружбе. Конечно, после оказанных мною в двух военных кампаниях услуг я мог рассчитывать на то, что все, чего лишался мой отец, король передаст мне, и тем не менее не стал противиться королевской воле. При встрече с доном Рамиресом я сказал ему, что, как ни горько видеть мне потерю нашим родом огромного состояния, утешением для меня служит то, что оно переходит в дом моего друга. Несмотря на природную сметливость, он не нашелся что ответить – столь сильным было его смущение перед лицом моих дружеских чувств, которых он менее всего заслуживал. Я же тогда расценил его молчание как невыразимую словами признательность за мое доброе к нему отношение.
Лишение моего отца огромной доли богатства было воспринято двором как его окончательное падение. Почести, перешедшие к отцу дона Рамиреса от моего отца, и покровительство со стороны герцога поставили моего неверного друга почти в такое же положение, в котором до этого находился я. Их новые отношения стали для всех очевидными, хотя оба старались не выпячивать их. Постепенно дворцовая публика отвернулась от меня, перенеся свои пристрастия на нового любимчика герцога. Любовь Нуньи Беллы не оказалась достаточно прочной, чтобы выдержать столь резкие перемены в моей судьбе. Она ценила во мне как мои личные качества, так и мое положение в свете. Но когда я попал в немилость, только большая любовь могла сохранить наши отношения. Для большой же любви ее сердце оказалось слишком маленьким. Вскоре при наших встречах я заметил в ее манере держаться со мной некоторую отчужденность и поделился своими мыслями с доном Рамиресом. Затем я решил поговорить об этом и с Нуньей Беллой. Она заверила меня, что ничего не изменилось, и, поскольку у меня не было конкретных оснований для сетований и все мои переживания основывались на обрывочных впечатлениях, ей нетрудно было убедить меня в моем заблуждении. Она действовала так ловко и так искусно, что на какое-то время смогла успокоить меня.
Дон Рамирес рассказал ей о моих подозрениях. Ему хотелось узнать, как она относится ко мне на самом деле, насколько в своих сомнениях я близок к истине.
– Мое отношение к Консалву не изменилось, – ответила она ему. – Я его люблю так же, как и любила. Но если я буду его любить меньше, то вряд ли будет справедливым упрекать меня в этом. Разве страсть вспыхивает и затухает по нашей воле?
Интонация, с которой Нунья Белла произнесла эти слова, не оставила у дона Рамиреса ни малейшего сомнения в том, что я больше не любим, а вспыхнувшая в глубине души искра надежды заставила его по-новому взглянуть на мою неверную возлюбленную и полнее оценить ее красоту. Он был настолько поражен своим открытием, что, потеряв над собой контроль, воскликнул:
– Вы правы, сеньора. Мы не властны над нашими чувствами. Я хорошо понимаю вас, так как тоже охвачен безудержной страстью, которой не в состоянии противиться.
Смысл его слов не ускользнул от Нуньи Беллы и смутил ее. Дон Рамирес также почувствовал себя неловко. Эти слова вырвались из его уст помимо воли, и он был поражен ими не менее собеседницы. В его памяти вдруг промелькнуло все, чем он был обязан моей дружбе. В замешательстве он опустил глаза и погрузился в молчание. Смущенная Нунья Белла также не знала, что сказать, и они расстались, не обменявшись больше ни единым словом. Он корил себя за непроизвольно высказанные чувства, она терзалась тем, что не нашла достойного ответа. Подавленный и недовольный собой, дон Рамирес выбежал из комнаты, не ощущая под ногами пола. Чуть позже, несколько успокоившись, он задумался о том, что произошло, и чем больше думал, тем больше удостоверялся в охватившей его страсти. Только теперь он понял, какую опасность таили в себе его частые встречи с Нуньей Беллой, осознал, что удовольствие, которое он получал от разговоров с ней, объяснялось совсем другими причинами, что он давно уже был влюблен и слишком поздно разобрался в своих чувствах.
Убедившись, что Нунья Белла не питает ко мне прежней любви, дон Рамирес решил не сопротивляться своей страсти. Ища самооправдания, он уверял себя, что полюбил ее лишь после того, как она охладела ко мне. Его самолюбию, однако, льстило, что перед ним открывается возможность завоевать сердце, которое принадлежит пусть и не полностью, но другому. Отбив у меня возлюбленную, он умножил бы число своих побед. Но когда он явственно представил себе, что речь идет о Консалве, о том самом Консалве, который не проявлял по отношению к нему ничего, кроме самой верной, самой искренней дружбы, он вдруг устыдился своих мыслей и с такой решимостью отогнал их, что ему показалось, будто он уже одержал над своей слабостью верх. Он тут же поклялся не говорить больше Нунье Белле ни слова о своей любви и избегать поводов для подобных разговоров.
