Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 123
– Не мог он заодно убить и Арсешку. Тогда был бы другой сказ. А так где искать того Арсешку? Приведет Тарабанова Лагутин, решать будем. А лучше всего отдать в руки полиции.
– И так можно, но ведь эта сволочь одним ударом ножа всех нас зарезал. И то, что помогали, что кого-то в люди выводили, все будет забыто, когда оговорят.
– Тогда тайком судить и предать смерти! Не порочить себя за-ради убийства.
– Это мы могли бы сделать три-четыре года назад, когда над нами не было властей, когда сами были властью, – ответил Бережнов.
– Шишканов, выходи, – бросил Бережнов, открыв двери амбара. – Не убежал. Нет тут вашей вины. Да прочту тебя: об этом поменьше трезвонь средь своих. Наши напали на следы хунхузов, пошли вдогон. С ними ушел Арсе.
– Дайте и мне ружье, я тоже пойду догонять хунхузов.
– Сиди уж, поначалу научись стрелять, а потом проси ружье. Лучше займись заездком. К вам еще будто приехало пять семей. Их тоже не обойди, а то знаю я вас, все к себе тянете. Не обижайся за арест-то, сам знаешь, какое дело.
– Да уж ладно.
– Бери вона Каурку и гони домой. Отпустишь – назад придет.
Бережнов распустил совет, ходил широкими шагами по молельне, думал: «Не сегодня завтра здесь будут волостной старшина, урядник, а тут такое… Предать их смерти, и будя возиться. Надо бы тогда сразу же уторскать Тарабанова, а этот щанок бы и не пикнул. Вырос и туда же. Что делать?…»
День и ночь бежал Арсе в Ольгу. Утром был уже у Баулина. Со всеми подробностями рассказал про жуткое убийство приставу. Тот задумался. Журавль сам просился в руки. Тяжко стало жить Баулину, а ведь в этом виноват и Арсе Заргулу. Он ведь тоже приходил с Тинфуром-Лагиазой в ту ночь.
– А ты зачем же ко мне пришел, ты ведь грабил меня? – спросил Баулин.
– А куда моя надо ходи? Тебе начальник, другой начальник нету.
– То так, я здесь главный начальник. «Надо скорее гнать коней за перевал, не упустить такой куш! Прижать старообрядцев, чтоб не пикнули, черпануть у них золото. Продать им Арсешку, дорого продать. А тех уже не воскресить. Этого надо убрать – и концы в воду». Эй, Куликов, поди сюда! Это Арсе Заргулу, который тебя в ту ночь оглушил, узнаешь ли?
– Обличье навроде знакомо. Что прикажете, ваше благородие?
– Так, ничего. Поедем за перевал, там что-то натворили инородцы, а может быть, староверы, Арсе с собой прихватим. Разобраться надо. Кликни Кустова, Вахромеева, Зазулю.
4
– Ведут! Ведут! – раздались голоса в деревне.
Сельчане высыпали из домов. Вели Таракановых. Исак Лагутин вел их связанными, под винтовками. На него зашипел Бережнов:
– Балда, ты что их ведешь на виду всей деревни, как каторжан? Увидит Макар, настрочит на нас донос.
– Пусть смотрит, вона он стоит у калитки, пусть строчит. Скажи мне, спаси Христос, что я их не убил в зимовье, не взял грех на душу. Начали отстреливаться, варнаки.
Шли Тарабанов и сын. Бурый медведь и рыжий мышонок. Мужики и раньше похохатывали над Карпом: мол, гора родила мышь. Карп бил свою бабу, подозревая, что Зоська не его сын, бил часто, бил смертным боем. Семь девок народила, одна другой краше, а этот… Не ихней породы. Баба чернявая, сильная. Одна может плуг потянуть вместо кобылицы. Едва девка заневестится, ее тут же сватают. А этот – тьфу, и не смотрели бы глаза!
– Та-ак! От своих отстреливаться вздумали, субчики-голубчики? А ежли бы кого убили, тогда как? – загремел Степан Алексеевич, когда ввели убийц в молельню. Три дня сидели в осаде Тарабановы. Сдались. – Выкладывайте все как на исповеди!
Карп Маркелыч усмехнулся: «На исповеди»… Он никогда на исповеди не говорил правду. Здесь не исповедь, а будет суд. Народ будет судить. Когда он убил золотарей, то на исповеди сказал такое: «Не убивал, но был рядом с убитыми, когда они уже были ограблены». А на самом-то деле стрелял в упор, даже кровь в лицо брызнула. Баба истопила баню, он долго плескался и парился, но никак не мог смыть запах чужой крови…
– Чем травил собак? – спросил наставник.
– Стрихнином.
– Как у тебя поднялась рука на людей?
– Ну, виноват, ну, попутал бес! – упал на колени Тарабанов.
– Тогда не надо показывать тебе нож, подкову и волосы из твоей бороды? Что она у тебя, лезет, что ли?
– Виноват, признаюсь как на духу. Простите, больше не буду. Зоська, на колени перед народом! – дернул за рукав сына отец.
– Во, энто по-нашенски – греши и кайся, кайся и греши, – хохотнул Алексей Сонин.
– Нишкни! – загремел наставник. – По-каковски, я не ведаю, но энто по-зверски, за рубль убивать человека! Ежли бы убивали во имя веры, а то ить за деньгу. Тарабанов восхотел стать богатеем, с чужого кармана выйти в большие люди. Он, дай ему нож в руки, всю нашу деревню вырежет! Всех предаст смерти! Псы смердящие! – Грозный, грузный, твердо ступая короткими ногами по половицам, рычал Бережнов. Косматые бровища еще стали космаче. – Детей дажить волки не трогают. Мы столько земель прошли, и никто не помнит, чтобы кто-то из наших поднял руку на инородца. Везде с ними жили душа в душу. Мы даже с врагами искали мира, ежли они его принимали. Смерть! Позарились на гроши этих людей, которые они отдали ивайловцам.
– Простите!..
– Молчать! – рявкнул Бережнов так, что стены дрогнули. Поежились мужики. Круто берет наставник. Не жить Тарабановым.
– Дитя своего втравил в это же дело. Сколько о том проповедей было читано, не вняли. Хлеб надо есть в поте лица своего, а не с чужой крови. Смерть! На нас без того говорят, что, мол, староверы, молясь, низко кланяются: а не лежит ли что плохо под лавкой. Вот такие варнаки и порочат нас. Мы, мол, люд кормим из собачьих чашек. Да у нас для гостей самая дорогая посудина. Будем выносить решение. Ты, Исак Лагутин?
– Смерть!
– Ты, Семен Кузнецов?
– Судное моление и смерть!
– Ты, Мефодий Мартюшев?
– Смерть!
– Ты, свет наш, баба Катя?
– Смерть!
– Ты, Мефодий Журавлев?
– Смерть!
Мужики и бабы, парни и девушки, которым было по шестнадцать лет, поднимались и бросали это короткое, как выстрел, слово «смерть».
У раскольников еще со времен Выговской пустыни в уставе было записано, что перед людьми и богом все равны, пусть то баба или мужик. Были наставницы женщины. Было и такое, что мужик с детьми водился, а баба зверя промышляла. Так было и у Таракановых. Его жена была хорошей охотницей. Добывала пушнины не меньше, чем мужики. Но в последние годы перестала ходить в тайгу. Пришел достаток. Ее вот не пригласили на совет. Что бы она сказала?… У мирских бабы под ярмом. Раскольники не зря посмеивались над мирскими: мол, мужик на завалинке табачище жрет, а баба полосу жнет.
Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 123
