Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 57
— Да, конечно, — ответил бей и повернул столик, чтобы удобнее было ставить шашки для новой партии. — Ты уверена, что хорошо поняла правила?
— Да, — сказала Элеонора, глядя на доску, — по-моему, поняла.
Он вручил ей кости, она чуть помедлила, привыкая к ощущению холодка слоновой кости в ладонях, и выкинула единицу и двойку — хуже начала не придумаешь. Элеонора бросила взгляд на отца и склонилась над доской, раздумывая, как пойти. Потом сделала три хода влево.
— Не хочешь переходить? — спросил бей. — Так тебя будет легко атаковать.
Она отрицательно помотала головой.
— Смотри, — продолжал он, показывая ей возможные ходы, — если я выкину два или четыре, я побью тебя.
— Я уверена.
Бей повел плечом и выкинул восемь.
— Тогда, — сказал он и сделал последний глоток чая, — я пойду так.
К концу первой партии Якоб вовсю храпел, что должно было бы напомнить игрокам о позднем часе, но за первой партией последовала вторая, и только тогда, когда Элеонора обыграла бея дважды, они решили, что пора спать.
При свете масляной лампы Элеонора медленно поднималась к себе, в комнату, которую ей совсем скоро предстояло покинуть. Меньше чем через сорок восемь часов она скажет «прощай» и этому дому, и бею, и всему городу. А что потом? Путешествие по морю и беспросветная, тоскливая жизнь в Констанце. Элеонора зашла в комнату, одно окно было открыто. Подул ветер, огонь в лампе затрепетал, и Элеонора поежилась. Не успела она повернуться, чтобы закрыть дверь, как с одного из столбов, на котором покоился балдахин над кроватью, слетела птица.
Это был один из ее удодов. Птица уселась на подоконник и выжидающе застыла. Элеонора поставила лампу на прикроватный столик, подошла к окну, опустилась на колени перед подоконником и положила голову на перекрещенные руки. Удод принес ей влажный вишневый бутон, едва раскрывшийся, но с уже заметными белыми лепестками. Птица не улетала, она смотрела прямо на Элеонору, и пурпурный с белым хохолок на ее голове покачивался.
Элеонора взяла бутон и поднесла его к лицу.
— Ну почему мы не можем остаться в Стамбуле? — сказала Элеонора вслух.
При звуке ее голоса удод склонил голову набок, как будто прислушиваясь к словам. Элеонора смотрела на огни города, которые сверкали, как пригоршня шаловливых звезд, пойманных неводом пролива. Она вздохнула, а город погрузился в сон. Земля замедляла ход.
— Если бы я могла остаться. Вот бы остаться в Стамбуле навсегда.
При этих словах пернатый посетитель запрыгал по подоконнику и вылетел в окно. Развернувшись в полете, он снизился к самой воде и, нагнав стаю, скрылся в ночи.
На следующее утро она проснулась оттого, что в комнату вошла госпожа Дамакан со стопкой полотенец в руках и с кувшином горячей воды. Хотя первое купание стало для Элеоноры некоторым потрясением, теперь она каждый раз с нетерпением ждала, когда же госпожа Дамакан наберет полную ванну горячей воды, от которой пощипывает все тело, ждала приятного запаха жасминового мыла и похрустывания согретого полотенца. Больше всего она любила заключительную часть процедуры, когда старая служанка усаживала вытертую насухо и одетую Элеонору на обитый красным бархатом стул и принималась расчесывать ей волосы, напевая какую-то татарскую песню. Мелодия переносила девочку в прошлое, словно бы она видела фрагменты почти забытого сна. Только тогда, когда последняя пуговка на платье была застегнута и можно было спускаться к завтраку, Элеонора поняла, что госпожа Дамакан, возможно, купала ее в последний раз.
Когда Элеонора с отцом и Монсефом-беем подъехали к причалу в Бешикташе, ее стая была в сборе. После того как последний гость вице-консула взошел на борт и пароход отошел от причала, несколько удодов отделились от стаи и последовали за Элеонорой. Птицы держались на почтительном расстоянии. Монсеф-бей посмотрел на них, потом взглянул на берег в сторону своего дома, где они провели несколько последних недель. Он как будто бы собирался что-то сказать, но потом передумал.
С Босфора дул резкий ветер, а небо было того же оттенка синего, что и изразцы, украшавшие мечеть султана Ахмеда. Элеонора взяла у отца платок и одной рукой махала портовым рабочим и матросам, суетившимся возле павильона на берегу, а другой держалась за поручень. На ней было платье цвета свежей листвы, с короткими рукавами-буф и пышной юбкой из тафты, совсем как те модели, что были выставлены в витрине магазина мадам Пуаре. Как же давно она впервые прошлась по Пере, думала Элеонора, а между тем они пробыли в Стамбуле меньше трех недель. Она так много узнала об этом городе, да и о жизни вообще, а теперь, что бы она ни говорила, как бы ни сопротивлялась, им придется возвращаться домой. Мысль о скором отъезде была невыносимой. Остаться бы в Стамбуле навсегда.
Тем временем бей подозвал проходившего мимо официанта, взял с подноса пару бокалов и подал один Якобу.
— Шерефе![3]— воскликнул он, поднимая бокал.
Якоб поднял свой в ответ:
— Шерефе!
В тот день, по словам Монсефа-бея, на борту находились: леди Кэтрин де Берг, прусский военный атташе, художник-авангардист из Вены, который уже приобрел скромную известность, посол Франции, мадам Корвель и, разумеется, сам вице-консул. Консула не было: его вызвали утром по неотложному делу, связанному с депортационной политикой Пруссии. Элеонора прислонилась спиной к поручню и смотрела, как одетые в красное официанты с подносами, полными икры и канапе, лавируют среди одетых в смокинги и пышные платья гостей. У каждого в руке был бокал, а в каждом бокале лежал кубик льда, в котором отражалось солнце. Бей разговаривал с немолодой американкой, а Якоб только что опустошил свой бокал и подхватил крошечный волован с подноса. Он как раз отправлял его в рот, когда Элеонора заметила преподобного Джеймса Мюлера, пробиравшегося к ним через толпу.
— Мой дорогой Коэн! Какая негаданная радость!
Они сердечно пожали друг другу руки, потом Якоб притянул преподобного к себе и поцеловал его в лоб.
— Монсеф-бей, — сказал он, выпустив Мюлера из объятий, — разрешите представить вам моего доброго друга и попутчика преподобного Джеймса Мюлера. Он американец, из штата Коннектикут, и ректор Робертс-колледжа.
— Весьма польщен, — ответил бей, и они обменялись рукопожатием.
— А это, преподобный Мюлер, мой радушный хозяин, дорогой друг и деловой партнер Монсеф Барк-бей. В Стамбуле не найдется человека лучше.
— Монсеф Барк-бей, — вступил в разговор преподобный, — это имя повторяют все и каждый с самого моего приезда в Стамбул. Очень рад нашей встрече.
— И я наслышан о вас, преподобный Мюлер.
— Надеюсь, ничего дурного.
Бей сделал глоток и усмехнулся:
— В целом только хорошее.
— Ну, этого уже вполне достаточно.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 57
