За «КамАЗом» и школой у гопников отрыты окопы в кюветах. Из них они раньше часто, для развлечения стреляли вдоль улицы. Пока мы не отучили. И сейчас сидят тихо, бельмы на своего дохляка пялят. Самое хорошее, справедливое место, чтобы еще кому-то из них здесь и сегодня подохнуть.
Автомат убитого лежит еще метра на полтора ближе к ГОПу. К нему, быстрее всего, и полезут. Секунду зазеваешься — и тю-тю… Даю очередь, целя в труп и выше. Потом еще какое-то время выжидаю и кладу вторую очередь по деревьям слева. Большая часть пуль попадет в стволы, но две-три пролетят дальше, к молдавским окопам, успокоят сорви-голов. Добравшийся на указанное ему место Витовт дает очередь по другой, правой стороне перекрестка.
Так с паузами процедура несколько раз повторяется. Я уже расстрелял и поменял рожок, несмотря на то, что пару очередей в учебных целях было доверено сделать Дунаеву. Нам тоже пару раз ответили, но мулям с той стороны стрелять не с руки, пули пошли на добрых несколько метров выше. Ничего, казаки-бабаевцы в доме за нашими спинами нас простят. Могли бы и сами участвовать, кабы заранее потрудились и пробили пару бойниц в глухой стене второго этажа. А опоновцы в школе молчат. Прав, значит, Гриншпун. Не их покойничек, а гастролер со стороны…
— Гей, браты! — от Бабая кричат. — Кончай стрелянину! С исполкома трезвонят уже! Проверяющих захотелось? Ваше счастье, половина шпиенов сегодни в Тирасполе!
— Да все уже! Закончили, говорю…
Где этот треклятый Достоевский со своей берданкой? Он у нас лучший стрелок, и никто, кроме него, не сможет выполнить задуманное. Наконец прибегает. Сую ему бинокль. Переговариваемся о соображениях. Они очевидны. «Работаем» под распространенную с обеих сторон категорию даунов — любителей пострелять по свежему трупу. Вроде как нам это уже надоело, и мы разбегаемся…
Серж неподвижно застывает со снайперской винтовкой с видом цапли, собирающейся подстеречь и проглотить жабу. Тихо пробирается назад Семзенис. Гуменюк наоборот — лихачит, чуть не пешком перебегает улицу позади нас, изображая глупый отход. Со стороны гопников щелкает запоздалый выстрел. Черт! Еще один позер! Засранец!!! Забежав за угол, Гуменяра, невидимый для мулей, кружным путем летит назад и протискивается обратно в траншею из подвала.
Ждать приходится долго, не двигаясь и наблюдая из неудобного положения на полусогнутых. Слева, со стороны Ленинского, мули уже начали обычный вечерний обстрел. Притащенная мною бутылка проходит по кругу и опустев летит на дно. Вздрагиваю от движения в одном из домов за бэтэром. Тьфу, да это же кошка! Как не распугали еще их всех! Не успеваю перевести взгляд, как Серж стреляет. Едва слышный на расстоянии крик. На перекрестке лежат уже два тела. Гриншпун и Славик вопят: «Ур-р-ра-а!» Некогда радоваться, вдруг сейчас вскочит! Приподнимаюсь и строчу из автомата. Достоевский того же мнения, он стреляет снова.
Тишина. Наблюдаем во все глаза. На лицах узкие, злые улыбки. Лешка придвигается к агээсу. Будет попытка дать ответную «пиявку» или нет? Приказываю лишним мотать в подвал. Дунаев лезет туда и останавливается у проема, снизу глядя за нами. Серж подбирает и швыряет в центр ничейного квартала пустую бутылку. С тихим звоном она где-то там, в глубине, разбивается. Знатный бросок! Я бы не смог так закинуть… По-прежнему тихо. Настроение поднимается. Два дохляка за одного раненого, тем более, по словам Гриншпуна, не сильно, это вполне нормальная бухгалтерия! Положительный культурный обмен между конфликтующими группами. Теперь можно и поговорить.
13
— Видишь, Дунаев? Серж прибил гуслика! Но смог бы он сделать это один? Времени и патронов сколько угробили! Взаимодействие и работа! Запомни это. Себя ты вел прилично, не мельтешил. Зачет принят! За успешное перевоспитание двух националистов объявляю всем благодарность! Виват!
— Гип-гип, ура! — отзываются мои товарищи. Довольный своим успехом Достоевский оставляет без внимания мою тираду.
Еще раз оглядываю частный сектор на стороне противника. Никакого движения. Семзенис слезает вниз к Дунаеву. Манит оттуда рукой Гуменюка. Правильно. На обнаружившей себя позиции толпиться нечего. Пусть лучше пойдут, собьют с соседей по пятьдесят граммов. Уже не окосеют.
— Гриншпун, хочешь, продам анекдот?
— Валяй!
Лешка страстно собирает анекдоты на военные и межэтнические темы, записывая их в специальную замусоленную книжечку. Вывернул уже наизнанку всех.
— Что означают цвета нового молдавского флага, знаешь?!
— Ну?! — настораживается он и лапает себя за карман, в котором обычно лежит его склерозник. Верный признак, что не знает.
— Вот вам и собиратель фольклора! Этнограф, понимаете ли…
— Не томи душу!
— Тогда слушай! Идет урок в молдавской школе. Учительница спрашивает: «Петрикэ, скажи, что означает синий цвет на нашем родном румынском флаге»? Петрикэ встает и отвечает: «Синий цвет на нашем флаге изображает прекрасное небо, которое ярко засинеет над нашей Румынской Молдовой, когда мы прогоним отсюда всех проклятых русских!». «Молодец, пять! А кто знает, дети, что означает красный цвет на нашем флаге?» Ионел тянет ручку. «Ну, Ионел, говори». Ионел встает и говорит: «Красный цвет на нем обозначает реки крови проклятых русских оккупантов, которую мы прольем, когда будем изгонять их из нашей э… не помню точно, то ли Румынии, то ли Молдовы!». «Правильно, Ионел, молодец, но нехорошо так путаться в названиях, ты же не наш президент! Четыре, садись». «А кто скажет, что означает желтый цвет на нашем прекрасном национальном флаге?» — снова спрашивает учительница. И видит, что все молчат, только Вовочка Сидоров тянет вверх руку. «Как? Никто больше не знает? Что же ты можешь сказать о нашем флаге, оккупант Сидоров?! Ну ладно, говори!» Тут Вовочка встает и говорит: «А желтый цвет на вашем поганом флаге означает, что, когда отсюда уйдут все русские, вы будете жрать одну свою желтую мамалыгу!»
Гриншпун смеется.
— Нет, — говорит, — такого еще не слышал! Славик, — обращается он ко второму, — ты запомнил? Надо будет записать!
Ну вот, сделал ему приятное. Лешка — парень что надо. Невысокого роста, тощий, но жилистый и прыгучий, будто скелет на рессорах, прекрасный гранатометчик и по совместительству ходячий прикол. Без пяти минут легенда. Когда он появился, а было это аккурат в полночь между двадцатым и двадцать первым, никто не подумал, что прибыл такой необходимый для укрепления нашей обороны человек. Батя как раз проверял моральное состояние на день грядущий, а точнее, после того как нас чуть не перестреляли на Коммунистической, вправлял мозги Али-Паше за плохое командование. Взводный страдал почем зря. Как можно командовать недоумками, которые ни черта еще не умеют? И тут Гриншпун рекомендуется. У бати дар речи пропал. Али-Паша первым нашелся и говорит: «Ну, дела, комбат! Все понимаю, кроме того, куда подевались все эти чертовы Ивановы и почему наше дело приходят защищать люди с такими исконно русскими фамилиями?!»
На следующий день Гриншпун, казалось, дискредитировал себя окончательно, прихватив в одном из разбитых «комков» фритюрницу «Мулинекс». А двадцать второго ему эту странность уже простили, за великолепную стрельбу из агээса по вновь вошедшим в город националистам.
