– Молодец. – Иван с усмешкой покачал головой. – Ушлый парнишка.
– Этот ушлый парнишка, между прочим, только что выругался по-немецки, – вскользь заметил Аврамов подарок – писец Глеб Милютин. – На таком наречии говорят в ганзейских городах – Любеке, Висмаре, Данциге. Видать, парень-то из торговых.
– А купчина-то, – усмехнулся Лукьян. – Не с нами ли ехал?
Раничев засмеялся:
– Нет, Лукьяне, не с нами. На постоялом дворе ночевали вместях, это – да. А потом-то мы его обогнали.
Иван вдруг осекся, вспомнив странное происшествие на постоялом дворе. Кто-то больно юркий и ушлый их чуть не обворовал, хорошо Раничеву тогда не спалось. Уж не этот ли самый прощелыга?
– Кто-нибудь его рассмотрел?
– Да не очень, боярин-батюшка, далеко больно, да и бежал сей тать быстро. Одно заметно, что рыжий.
– Рыжий? Да уж, Бог шельму метит.
Раничев кое-что подумал было об этом рыжем, исходя из его знаний немецкого, да махнул рукой – ну его к черту, с этаким шельмой связываться, хитер уж больно, к тому же – рыжий. Да и не найдешь его теперь.
Как оказалось, рыжего и не надо было искать, отыскался сам. Когда небольшой отряд Раничева отъехал от рязанской столицы верст пять, позади послышался настойчивый громкий крик:
– Стойте, стойте! Да постойте же.
Придержав коня, Иван кивнул Проньке:
– Посмотри, что там?
Сам же неспешно поехал дальше, пока Прохор не нагнал его, да не один, а с каким-то парнем. Рыжим!
– Ну, слава Богу, догнал. – Рыжий перевел дух. – Ты, что ли, именитый боярин будешь?
– Ну допустим, – кивнул Иван, с любопытством рассматривая парня. Тот! Тот самый, с рынка, в этом не было сомнений: кафтанишко распахнут, без пояса, рубаха не простая, ярко-желтая, шелковая, правда грязноватая, на ногах сапоги юфтевые. Рыжие волосы растрепались, как поднятое ветром сено, глаза голубые смотрят по купеческому, нахально. Ну-ну, посмотрим, чего этому прощелыге надо? Весьма, весьма любопытно.
Рыжий держался гордо, даже, можно сказать, нагло.
– Раз ты – именитый боярин, тогда я к тебе на службу наймусь, – подбоченясь, сообщил он и оглянулся на расхохотавшихся воинов. – Чего ржете-то, лошади?
Пронька аж возмутился от такого непочтения:
– Боярин-батюшка, дай-ка мы его проучим.
– Ага, проучил один такой, – ощерился рыжий. – Промежду прочим, я ведь не просто так за вами шпынялся, едва сапоги не разбив.
Раничев кивнул:
– Знамо, не просто так. А зачем? Мне слуги не нужны.
– Слуги-то не нужны, а вот помощники, немецкой речью, почти как родною, владеющие, я чаю, надобны. Иначе б Димитрий Федорович Хвостин, дворянин думный, людишек своих по корчмам с заданием не послал бы.
– С каким еще заданием? – Иван не скрыл удивления. – Так, выходит, ты и Хвостина знаешь?
– Не самого, людишек его. А задание простое: ведающих немецкую речь наскоро сыскивать. Один именитый боярин, мол, с новгородскими купцами стакнулся – через них с ливонскими немцами торговать затеял.
Раничев погасил улыбку: хитер Хвостин, хитер, ишь, вон, как обставился.
– Деньгу хорошую обещали, – между тем продолжал рыжий, лицо его, большеглазое, с правильными чертами, можно было бы даже назвать приятным, если б не рожи, которые постоянно корчил его обладатель. И сложно было бы сразу сказать, в чем здесь причина – то ли в легком психическом недуге, то ли в общей испорченности нрава?
– Деньгу? Вот как? – заинтересовался Иван. – И сколько же?
– Двадцать московских денег сейчас – и полтину по возвращении! – охотно пояснил парень. – Нехило!
– Да уж. – Раничев ухмыльнулся. – Уж точно, нехило. А кто платит-то?
– Думный дворянин Хвостин!
– Ну слава те, Господи, а я-то уж думал…
– И сказывал, боярин тоже обидеть не должен.
– Если службу будешь нести справно! – Иван улыбался, а в глазах вспыхнул холод.
– Службу?! А как же! – истово перекрестился рыжий. – Если в цене сошлись – как же можно службишку не исполнить?
– Видели мы, как ты исполняешь, – хохотнул Лукьян. – Лихо на торжище бегал!
– А! – Парень, казалось, ничуть не удивился и не испугался – впрочем, подобных нахалов, скорее всего, вряд ли чем можно было бы удивить и уж, тем более, испугать. – Здорово вышло, да? С Акакием, купчиной толстобрюхим, мы от Ельца до Переяславля за четыре деньги сговаривались да его харчи. А заплатил, гад, одну еле-еле, да и харчи всю дорогу такие были, что ноги протянешь! Вот я и выпотрошил его казну немножко. – Рыжий мечтательно улыбнулся. – Четыре деньги себе взял, часть – нищим, а оставшиеся – в корчму снес, вечером наказал пир для наших устроить – им ведь Акакий тоже недоплачивает.
– Для ваших – это для кого? – дотошно уточнил Лукьян, а Раничев лишь усмехнулся – он-то уж давно догадался, для каких «наших». И в своих предположениях не ошибся.
– Да для приказчиков, для кого ж еще-то? – Рыжий почесал нос. – Нешто думаете, если б я взаправду чего украл, так не догнали бы? Этакие-то здоровенные парни!
– Молодец! – уважительно молвил Иван и прищурился. – Только так ли все было?
– Вот те крест! Так берешь на службишку?
– А звать-то тебя как?
– Осипом. Осип Рваное Ухо кличут, эвон. – Парень откинул с левого уха рыжую прядь. – Вишь, серьга когда-то была, выдрали.
Присмотревшись, Раничев увидел рваный бордовый шрам. Хорошо кто-то постарался – едва пол-уха не оторвал!
– И кто ж это так постарался?
Осип шмыгнул носом, вздохнул:
– Нашелся один гад. Теперь вот в правом ухе серьги ношу, левое-то боюсь трогать.
Иван оглянулся и, подозвав Глеба, негромко приказал:
– Проверь.
Кивнув, писец подошел к рыжему и быстро заговорил по-немецки. Осип, похоже, понимал, кивал, отвечал, сначала – односложно, междометиями, затем все подробнее.
– Ну как? – прервал беседу боярин.
– Говорит что…
– Что – меня не интересует. Главное – как?
– Хорошо. Быстро, понятно и чисто.
– Ну и славно. Вот что, Осип Рваное Ухо, хотел на службу? Считай, что принят! Смотри, служи честно, лжи и предательства не потерплю. Заплачу – по службе смотря. Деликатесами кормить не обещаю, но с голоду не умрешь.
Осип солидно кивнул, даже рожу состроил серьезную:
– Служить обещаюсь честно.
Иван обернулся:
– Проша. Посади его к себе на коня, чай, не тяжелый.
Пронька кивнул:
– Или сюда, рыжий.
