— Это плохо, что не надо, — еле слышно буркнула Речка и тяжко вздохнула.
Вошел Твор, аккуратно поставив в угол кадки с водою, поздоровался с Порубором. Посмотрел на Речку, спросил:
— Не надо ли чего, матушка?
— Корова в хлеву тебе матушка! — обиделась девушка. — Мне что — сто годов, что ты меня этак зовешь?
Отрок смутился, опустил глаза долу.
— Поди дров на заднем дворе поколи. — Речка махнула рукой. — Изрядная куча.
— Так я их вчера еще расколол — удивился Твор.
— Вчера? Ну, молодец, парень. Тогда жди, пойду у хозяйки спрошу, чего тебе делать.
— А нету хозяйки Любимы, — развел руками отрок. — По рани еще на ручей с сестрицей ушли, с бельишком.
— Ой, а я и не видала. А детушки с кем же? — ахнула Речка.
— Да ни с кем. — Твор пожал плечами. — Лежат себе в зыбке, слюни пускают.
— Ах ты ж, чур меня, чур. — Бросив пест, Речка выбежала из корчмы и, подобрав подол, направилась через двор к отдельно стоящей избе Ярила с Любимой.
Порубор проводил девчонку рассеянным взглядом.
— Вот заполошная.
— Красивая, — тихо промолвил Твор.
— Кто? Речка?! Скажешь тоже… — Порубор засмеялся и вдруг умолк… а ведь и в самом деле, не та уже стала Речка, стройна, тонка станом, а уж коса…
— В общем, так. — Встав из-за стола, юноша подошел к мальчику. — Буду тебя учить грамоте. Согласен?
— Еще бы! — обрадовался Твор. — Только это трудно, наверное…
— Да, нелегко. — Порубор улыбнулся. — Но ты не бойся, Вятша меня за тебя просил — так я научу, хоть ты что делай. Только уговор — во всем меня слушаться.
— Понял, — кивнул отрок.
— Сейчас вот работу по хозяйству справишь, и пойдем с тобой на торг.
— Вот здорово!
— Погоди, не ори так, в ушах звенит. — Порубор поморщился. — Вообще старайся говорить негромко, степенно, таких людей лучше слушают и уважают. Понял?
— Угу!
— А теперь скажи для начала, зачем нам на торг?
— Ну… — Отрок задумался.
— Смелей, смелей, — подбодрил Порубор.
— Мыслю — прикупить чего-нибудь. Стилосы, перья гусиные, вощеные дощечки, так?
— Так, — кивнул юноша. — Да не совсем. Посмотри-ко на себя!
Твор посмотрел. Ничего особенного: порты, онучи, лапти — хоть и весна, да холодновато еще босиком-то — рубаха сермяжная, такой же зипунишко.
— Как это «ничего особенного»? — Порубор усмехнулся. — Руки от грязи черные, волосы нечесаны, вон — солома в них застряла, пояс засаленный, на рубахе, на животе прямо, дырища!
— Так то сестрица не досмотрела, не успела зашить!
— Сестрица?! А сам-то ты на что? Вернется Речка, спросишь у нее иголку с нитью — зашьешь, да, смотри, аккуратно, плохо сделаешь — не возьму на торжище. Чего мне с таким грязнулей позориться? Да не шмыгай ты носом, нехорошо. Пока вон воды нагрей да голову вымой, а заодно и руки.
Вздохнув — ну и Порубор, ну и зануда, за что только Вятша его так сильно уважает? — Твор скинул зипун, стянул через голову рубаху…
— Ой, никак вымыться решил? — войдя, прыснула со смеху Речка. — А мы-то, глядя на тебя, думали, в ваших лесах вообще не моются.
Отрок обиженно засопел.
— Речка, — попросил Порубор. — Там, в сундуке, старый дедков пояс был, нарядный. Дай-ко!
— А Любима…
— Да разрешит Любима, скажешь, что я взял.
Пожав плечами, Речка наклонилась к сундуку.
Да еще нарочно так платье стянула, чтоб Порубор слюной захлебнулся. Скосила глаза, вздохнула — нет, не проняло! В своих мыслях витал парень.
— Ну, вымылся? — Порубор взглянул на отрока. — Теперь рубаху зашей. И на вот тебе пояс.
По пути на Подол они встретили возвращающихся с бельем девушек — Любиму и Радославу. Обе уже подружились, болтали о чем-то, смеялись, увидав парней, прыснули еще больше. И чего ржут, словно лошади?
— Нет, — остановились, — не надо нам помогать, сами донесем одежку. Идите, куда шли.
— Ну, как хотите, — не стал настаивать Порубор. Эх, и красива же эта Радослава. Вот бы такая его полюбила… Юноша вздохнул, позавидовал Вятше, потом обернулся к Твору: — Ну, не дуйся. Все тебе было правильно велено. Для чего? Сейчас обскажу. Есть у меня вражина — завистник, Ерофей Конь, тоже проводник, и не худой. Только вот серебришка у него за сезон выходит куда как меньше, чем у меня, хоть и скряга Конь известный. Почему так? Не знаешь? Я скажу. Вот, посмотри, как я одет?
— Хорошо одет, — скосил глаза Твор. — Богато.
Еще б не богато! Рубаха на Поруборе ярко-желтая, из тонкой ромейской ткани, по вороту да подолу золочеными нитками вышита, наборным пояском подпоясана, плащ с левого плеча свисает — голубой, с шитьем серебряным, с подбоем белым, за такой плащ коня отдать не жаль. На ногах порты узкие, красные, постолы кожаные, со скрипом, обмотки белые, как выпавший первый снег. Что и сказать, богато.
— Видишь? — Порубор улыбнулся. — А Ерофей Конь, не обижайся только, так же, как вот ты недавно, ходит. Все скупится, старое платье донашивает, волос дикий, нечесаный, бородища всклокочена — жуть. Вот и прикинь, к кому пойдут люди? Кому больше доверять будут, хоть Ерофей, может, и куда больше меня земель знает?
— Ах, вот оно что… — наконец-то догадался Твор. — Теперь вижу, что одежка твоя — для серебришка приманка.
— Верно соображаешь. — Порубор улыбнулся. — Вишь, вон он, Подол-то… Широк, многолюден.
— И то верно. — Твор испуганно посмотрел вниз, где, за березами, в утренней туманной дымке, шумел многолюдством Подол — с ремесленными слободами, с кузнями и амбарами, с корчмами и капищами, с торжищем. Нигде еще не видал Твор столько людей, сколько в Киеве, боялся, никак привыкнуть не мог. Вот и теперь схватил Порубора за руку — как бы в этакой-то толпе да не затеряться. Затеряешься — век не выберешься!
Гудел Подол, шумно колыхалось торжище, в кузнях, за ручьем, звенели наковальни. Твор во все глаза смотрел на людей. Хоть и не сезон еще был, все начиналось только, а все же. Вон, ряд кожевенный, вонючий — Твор поспешно зажал нос, — в селище-то хоть со всех лошадей да коров сдери шкуры — и то для рядка не хватит, чуть дальше — горшечники, горшки, кувшины, блюда — блестящие, с узорочьем. А рядом ткани — каких только нет! Тяжелые, ромейские, разноцветные — синие, желтые, палевые, голубые, серебром-золотом вышитые — барберек, атлас, камка с парчою, ворсистый бархат, Прямо глаза разбегались, У рядка с тканями Порубор остановился, калиту-кошель, на поясе висевшую, вперед передвинул, сказал что-то купцу на языке непонятном, лающем. Купчина ответил так же, улыбнулся — одет чудно, в порты узенькие, в плащик куцый, на голове шапчоночка кожаная, лицо бритое, худое, глаза хитрые.
