Именно клятвы, которые это место мне дает, клятвы невыполнимые, сбивают меня с толку впоследствии и заставляют думать, что я ни к чему не прихожу. Все представляется результатом какого-то опознаваемого процесса; желая достичь четырех, я доберусь до них посредством двух и двух. Если захочется сжечь Москву, маршрут мой уже проложен другим гостем города. Если, подобно Бобби Вандербильту, меня тянет к баранке двухдверной «ланчии» с объемом двигателя 2,4 литра, мне следует завершить соответствующий процесс, а именно – раздобыть деньги. А если я желаю только денег, мне нужно просто-напросто их заработать. Все эти цели в равной степени прекрасны в глазах Оценочного совета; доказательств вокруг предостаточно – в самом смертельно серьезном уродстве этого здания из стекла и бетона, в прямолинейной обыденности, с которой мисс Мандибула проводит некоторые наши особо неблаговидные баталии. Кто отмечает, что договоры иногда нарушаются, что совершаются ошибки, что знаки читаются неверно? «Они уверены в своей способности совершить нужные шаги для получения правильных ответов». Я совершаю нужные шаги, получаю правильные ответы, и моя жена уходит от меня к другому мужчине.
Мое просвещение протекает изумительно.
Опять катастрофа. Завтра меня должны направить к врачу на освидетельствование. Сью-Энн Браунли застала нас с мисс Мандибулой в раздевалке на перемене и незамедлительно устроила истерику. В какой-то момент мне показалось, что она сейчас подавится. Она с ревом выскочила в коридор и кинулась в кабинет директора – теперь уже в полной уверенности, кто из нас Дебби, кто Эдди, а кто Лиз. Мне жаль, что я стал причиной ее разочарования, но я знаю – она оправится. Мисс Мандибула убита, но удовлетворена. Хотя ей выдвинут обвинение в пособничестве малолетнему правонарушителю, похоже, она пребывает в мире; для нее обещание, по крайней мере, исполнилось. Она теперь знает: все, что ей рассказывали о жизни, об Америке, – правда.
Я пытался убедить школьные власти, что я малолетка лишь в весьма определенном смысле, и что вина по большей части – на мне, но все тщетно. Они тупы, как всегда. Мои ровесники изумлены, что я выставляю себя кем-то еще, а вовсе не жертвой невинной. Подобно Старой гвардии, шагающей по русским сугробам, весь класс приходит к заключению, что правда наказуема.
Бобби Вандербильт на прощанье подарил мне свою пластинку «Звуки Себринга».
Мэри, Мэри, не зевай
Генри Макки, Эдвард Эшер и Говард Эттл в знак протеста против состояния человека обороли бурю в среду, 26 апреля (знаешь что, Мэри, краски нужно было взять водостойкие; через полчаса плакаты превратились черт знает во что). Начали пикетировать у Св. Иоанна Предтечи на 69-й улице в 13.30, с девизами ЧЕЛОВЕК СМЕРТЕН! / ТЕЛО – МЕРЗОСТЬ! / КОГИТО ЭРГО[10]ПШИК! / ДОЛОЙ ЛЮБОВЬ! на плакатах, раздавая листовки с объявлением о завтрашней вечерней лекции Генри Макки на Плеймор-Лейнз. Поблизости от церкви интерес зевак был значителен. Подошел человек, представился Уильямом Рочестером, поддержал:
– Вот так и надо! – сказал он.
Примерно в 13.50 из храма вынырнул жирный разодетый церковный педель, дабы оспорить наше право на пикетирование. Его второй подбородок неприятно трясся и, как ни жаль мне это констатировать, выглядел он человеком нехорошим.
– Прекрасно, – сказал он, – а теперь шевелитесь отсюда, двигайте дальше, вы не можете нас пикетировать!
Он сказал, что церковь никогда раньше не пикетировали, ее нельзя пикетировать без ее, церкви, на то разрешения, церковь владеет тротуаром перед собой и он, церковный сторож, сейчас вызовет полицию. Генри Макки, Эдвард Эшер и Говард Эттл уже обзавелись разрешением полиции на демонстрацию благодаря счастливой предусмотрительности; что мы и подтвердили, предъявив педелю бумаженцию, раздобытую в Полицейском управлении. Педеля она привела в неимоверное раздражение, и он ринулся обратно в храм докладывать кому-то наверху.
– Готовьтесь к удару грома, – сказал Генри Макки, и Эдвард Эшер с Говардом Эттлом рассмеялись.
Интерес к демонстрации среди прохожих по 69-й улице возрастал, и некоторое количество народу приняло наши листовки и стало задавать пикетчикам вопросы, как то: «Что вы имеете в виду?» и «А вас, молодые люди, церковь воспитывала?» Пикетчики отвечали на эти вопросы тихо, но твердо, с такими подробностями, в каких может оказаться заинтересован случайный прохожий, и не более того. Некоторые гуляки отпускали издевательские шуточки – в частности, я запомнил «Когито эрго хуй», – однако манера поведения пикетчиков неизменно оставалась образцовой, и даже позднее, когда все, по выражению Генри Макки, «стало несколько крутеть». (Мэри, ты бы нами гордилась.) Тем, кому небезразличны права пикетчиков, следует понимать, что правам этим преимущественно угрожают отнюдь не полицейские, которые обычно вас не домогаются, если вы прошли все должные бюрократические процедуры, как, например, получение разрешения, но личности, которые подходят к вам и пытаются вырвать из рук плакат или, как в одном случае, плюнуть вам в лицо. Человек, совершивший последнее, был, на удивление, весьма прилично одет. Что может происходить внутри у такой личности? Он даже вопросов задавать не стал касательно природы нашей демонстрации – просто плюнул и ушел. И слова не сказал. Мы поневоле задумались.
Примерно в 14.00 из церкви появилось весьма высокопоставленное лицо в черном церковном облачении и спросило, слыхали мы когда-нибудь о Кьеркегоре или не слыхали. Лило на него так же, как и на пикетчиков, но он, похоже, не возражал.
– Эта демонстрация являет кьеркегоровский дух, который мне близок, – сказало оно, а потом потребовало, чтобы мы перенесли свою деятельность куда-нибудь в другое место. Генри Макки провел с этим лицом очень интересную дискуссию длительностью минут около десяти, в ходе которой была проведена съемка нью-йоркской «Пост», «Ньюсуиком» и телевидением «Си-би-эс», которых Генри Макки предупредил о демонстрации заранее. При виде фотографов церковное лицо несколько занервничало, но следует отдать ему должное: выдерживало оно свою липовую заинтересованность почти до самого конца. Оно изрекло несколько банальностей, вроде: «Человеческое состояние нам дано, засчитывается лишь то, что мы делаем» и «Тело – просто храм, в котором обитает душа», на что Генри Макки возразил своим знаменитым вопросом: «А почему, собственно, так должно быть?», от которого намертво перемыкало стольких ортодоксальных святош и мыслителей и которым он в самом начале привлек нас (остальных пикетчиков) под свои знамена.
– Почему? – воскликнуло церковное лицо. Ясно было, что оно радикально ошарашено. – Потому что так есть. Приходится иметь дело с тем, что есть. С реальностью.
– Но почему так должно быть? – упорствовал Генри Макки, следуя методике этого вопроса, с применением коей вопрос становится безответным. По лицу лица растекся румянец гнева и фрустрации (на твоем телеэкране, Мэри, это, возможно, и не отразилось, но я там был и все видел – очень красиво).
