— Я не готов к ужину на четыре часа кряду, — говорит ей Эд.
— Так он начинается в восемь?
— Я же тебе сказал, не знаю.
— А я сказала, позвони и спроси, — говорит Сара.
— Я хочу вздремнуть.
Эд снимает брюки, и тут раздается стук в дверь.
— Это твоя мама, — говорит Сара.
— Догадываюсь, — отвечает Эд и снова надевает брюки.
Роза возникает в дверях в непроницаемо-черных плотно прилегающих очках — ей недавно оперировали катаракту.
— Где Генри? — спрашивает она. Голос у нее на удивление сильный для восьмидесяти шести лет.
— Мы с ним ужинаем, — говорит Эд.
— Ты же собирался привезти его в гостиницу.
— У него сегодня много дел. Последние приготовления.
— И почему это мы приехали к последним приготовлениям? — вздыхает Роза.
— Я и так пропускаю неделю занятий, — говорит Эд. — Мам, мы же это обсуждали, помнишь? — А одна ты лететь отказывалась.
— Я бы полетела, — сообщает Роза.
— Раньше ты говорила другое.
— Полетела бы, если бы знала, что буду видеться с Генри. Что смогу побыть с ним.
Эд смотрит на нее.
— Мы это обсуждали, и ты говорила совершенно другое.
— Но думала я именно так, — отвечает Роза. — Что ж это такое — встретиться с родственниками за три дня до свадьбы! А где невеста?
— Мы с ней увидимся за ужином, — говорит Сара.
Роза снимает темные очки, с треском складывает дужки.
— И что это будет за ужин? Нас еще даже не представили. Разве так делают? Свадьбу устраивают, чтобы побыть с родными. Чтобы встретиться с местной общиной. У вас была чудесная свадьба, — говорит она Саре и смотрит на нее так мечтательно, что Саре кажется, будто она снова весит пятьдесят пять килограммов. — Были все, кроме Фельдманов, Рихтеров, Натали — да покоится она с миром — и Яршеверов.
Оркестр был дивный, и танцевали так долго, что Солу, отцу Сары, пришлось доплатить еще за два часа. Сара с Эдом — его рука на ее талии — плыла по залу в пышном газовом платье. Она была такая тоненькая, да и Эд тоже, им было по двадцать два года — Эд старше ее всего на три месяца.
— Кроме них были все, — продолжает Роза, — и до сих пор не забыли. А эту свадьбу кто вспомнит?
— Он пригласил двести пятьдесят человек, — говорит Сара.
— А кого из них мы знаем? — бурчит Роза. — Кого? Никого.
— Я хочу вздремнуть, — говорит Эд.
Роза уходит к себе в комнату, Эд с Сарой ложатся, и тут звонит телефон. Эд понимает, что у него раскалывается голова.
— Алло! — снимает трубку Сара.
— Алло, это Роза. Напомни, как ее имя?
— Сьюзен Макфирсон.
— Это я знаю. Как пишется?
Сара произносит по буквам.
— Фамилия не еврейская, — говорит Роза.
— Мам, она не еврейка, — подает голос Эд. Он слышит голос Розы из трубки.
— Скажи Эду, — говорит Роза Саре по телефону, — что многие мужчины и женщины притворяются теми, кем не являются.
— По-моему, никто не притворяется, — подает голос Сара.
— Чудненько, — говорит Роза. — Помнишь, я рассказывала тебе про чету Уинстонов в круизе вокруг Аляски. На концерте Шопена я встретила пару по фамилии Уинстон. Посмотрела я на пожилого джентльмена. Уинстон? Ни в коем случае. Типичный Вайнштейн. «Вы откуда?» — «Из Тенафлая, штат Нью-Джерси» — «А до того где жили?» И он признается, что вообще-то он из Вены, только в этом. В антракте я обращаюсь к нему на своем хорошем Hochdeutsch[60]. Мы с детства прекрасно говорили по-немецки. Мы с ним и с миссис Уинстон начинаем по-дружески болтать. Начинается второе отделение, и пианист, совсем молоденький мальчик, барабанит Шопена — у меня от его игры голова стала раскалываться, потому что он не чувствовал музыку, совершенно ее не понимал. Так вот, я наклоняюсь к этому пожилому господину, который называет себя Уинстоном, и шепчу ему на идише: «Вос вейст а хазер фун лукшен?» Что свинья понимает в яичной лапше? А он кивает. Вайнштейн! Так вот я вывела на чистую воду его и его Hochdeutsch. Он отлично понимал идиш.
Эд выхватывает у Сары трубку.
— Мам, Сьюзен Макфирсон не знает идиша.
— И ты не знаешь, — напоминает ему Роза. — Я вот тебе расскажу…
— Она не притворяется, — говорит Эд.
— А я не только о ней думаю, — говорит Роза. — Есть еще и Генри.
— Как по-твоему, что она имела в виду? — спрашивает Эд, повесив трубку. — Что Генри притворяется?
Сара смотрит в потолок. Они лежат в кровати.
— Наверное, что он притворяется англичанином.
— Так он уже давно им притворяется, — говорит Эд. — По-моему, она удивляется, что после стольких лет он завел себе женщину.
— После скольких лет? Ты даже не представляешь себе, как он жил. Ты же практически не читал его писем.
— В письмах он ни о чем толком не рассказывал.
— Рассказывал! — возражает Сара. — Пусть он и писал про реки и мосты…
— А еще про ветер в ивах и распродажу антикварных книг в Файфилд-Мэнор. Думаю, это будет брак-дружба.
— Нет, не согласна, — говорит Сара. — Они поедут в Стратфорд, будут кататься на плоскодонке…
— Ага, так и вижу Генри в плоскодонке.
Генри сидит в своем кабинете в «Лоре Эшли» и звонит в «Анвин»[61]насчет шампанского. Для свадьбы он все закупал по-европейски, в маленьких специализированных магазинах по всему городу, и если бы мог, отказался бы от кейтеринга — это, по его мнению, стилистика супермаркетов. Например, булочки он заказал в «Викторианской булочной миссис Томсон», где сам всегда покупает хлеб. Ездит туда каждый день — просто потому что там хлеб самый лучший. У миссис Т. каменная печь с чугунной дверцей, на которой выбита надпись «Бендик энд Петерсон, 1932», а под ней сноп пшеницы. Сколько раз он просил разрешения посмотреть, как миссис Т. открывает дверцу и подцепляет на лопату буханки! Торт украшает мастер своего дела. Генри сам сделал эскиз. В шесть ярусов, цвета слоновой кости, с гроздьями сирени, сверху безе и сливочный крем. По краям ажурные оборки — словно засахаренное старинное кружево. Он так и не сказал Сьюзен, во сколько это обошлось.
— Свадебный торт бывает раз в жизни, — сказал он.
— Я не любительница сладкого, — сказала она, — но, видимо, какой-то gâteau[62]подать надо.
