– Иногда я подумываю об этом, но всегда говорю себе, что, конечно, писать – дело приятное, а вот хлопоты, связанные с изданием, наверняка куда менее приятны. И потом, разве уже не написаны романы, превзойти которые невозможно? Я как-то называл один такой, в связи с какой-то из дат. Кстати, я не раз приводил повесть Хемингуэя «Старик и море» в качестве примера того, как нелегко бывает донести уже написанную вещь до читателя. Когда-то, несколько лет назад, я был в Помпеях, и когда в толпе зрителей проходил мимо одной из фресок, мне вдруг пришла в голову забавная идея, и я представил себе, как…
Нет, начать следовало бы не так. Помпеи – крупный и важный город древности, насчитывавший несколько тысяч жителей. Если спросите меня о точной цифре, я вам ее, разумеется, не назову, хотя встречал ее в путеводителе. Во всяком случае, город был крупный. И разве в таком крупном городе, horribile dictu,[7]выражаясь по-латыни, не происходили убийства? Разве могли они не произойти? Кто станет утверждать, что за всю историю города Помпеи там не произошло ни единого убийства? Наверняка они происходили, и нередко. И почему убийству не произойти 24 августа 79 года? Либо за день-два до этой даты?
– Эту дату вы в отличие от числа жителей запомнили?
– Запомнил, вы ведь помните мою одержимость датами, и так вышло, что на тот же день пришелся день рождения одной личности, жившей в ту же эпоху. 24 августа 79 года нашей эры пепел извергшегося Везувия засыпает город и вместе с ним следы недавно совершенного преступления – убийства. И вот один помешанный на археологии пенсионер-следователь…
– …или земельный прокурор, – негромко произнес герр Гальцинг.
– …вполне возможен и такой вариант, так вот, он тщательно проверяет рассеянные по всему городу следы, все окаменевшие навечно трупы, домашнюю утварь и приходит к выводу о том, что пепел не уничтожил следы преступления, а лишь присыпал их, сохранив в неприкосновенности на века. И наш пенсионер-следователь или – как предположил герр Гальцинг – отставной земельный прокурор, имея в своем распоряжении упомянутые улики, комбинирует, исключает одно, добавляет другое, обращается к письменным источникам, восполняет нехватку одного другим, ищет и отыскивает и в конце концов приходит к выводу, что тысячу девятьсот лет тому назад, 24 августа 79 года нашей эры, некий Гай из ревности заколол некоего Публия.
– То есть наш пенсионер-следователь или отставной земельный прокурор установил, что один из окаменевших трупов стал таковым не из-за вулканического пепла, а угодил в покойники раньше извержения Везувия…
– Именно, и Гай, спасаясь от преследовавших его городских стражников, которые, в свою очередь, тоже спасались бегством, держал в руке нож, лезвие которого точь-в-точь совпадало с раной на теле Публия…
– А почему бы вам не записать эту историю?
– До самого вечера я, пока довольно немилосердно не был выставлен охранниками города-музея, искал останки Гая или Публия, но так ничего и не обнаружил.
– Что вам мешает дать волю фантазии?
– К чему измышлять истории, если сама жизнь избавляет нас от этой необходимости? Я ведь уже рассказал вам целых две, взятых из жизни…
– А сегодня намерены поделиться третьей?
– Вообще-то у меня есть одна, которую я наметил на этот вечер, вот только не знаю даже, стоит ли…
– Такая она длинная?
– Зависит от того, насколько подробно я стану ее пересказывать. Впрочем, дело не в подробностях. Все дело в том, что она затрагивает одно семейство, причем затрагивает прямо, а не косвенно. Даже если прибегнуть к помощи псевдонимов, как я это делаю, вы все равно сможете догадаться, о ком идет речь, поскольку в свое время эта история нашумела, хотя семейству удалось скрыть от общественности истинные мотивы преступления.
Прошло уже немало лет, я тогда был еще совсем зеленым следственным судьей, и мы в то время еще помещались в старом здании на площади Марияхильфе. И каждому из четверых – или же нас было пятеро? – следственных судей вменялось в обязанность по очереди присутствовать на довольно неприятной процедуре судебно-медицинского вскрытия трупа.
– И верно, мало хорошего.
– Да-да. Мне и сегодня временами снятся эпизоды вскрытия, причем во сне все выглядит куда страшнее, чем некогда в реальности. Столько крови видишь, множество расчлененных трупов, и всегда преобладают либо кроваво-красные тона, либо желто-бурые – цвет разложения…
– Вам снятся цветные сны?
– Само собой, – ответил земельный прокурор. – Конечно, есть люди, и таких не так уж и мало, которые не могут, вернее, не наделены способностью видеть цветные сны. У них все в черно-белом изображении. Мои сновидения всегда цветные. То, что мои сновидения сопровождаются и звуками, – вещь обычная, и мне не верится, что кое-кто видит немые сны – может, еще и с титрами, как в немых фильмах? Кстати, о кино… мне в голову нередко приходит мысль, что с возникновения человечества и вплоть до появления кино и фотографии в искусстве главенствовал цвет, и никто не предпринимал попыток воссоздать многокрасочный окружающий мир черно-белым, разве что в офортах и гравюрах. И все же неужели самой природе было угодно дать человеку возможность видеть в снах столь несвойственный природе мир?
– Вероятно, – заговорил герр Гальцинг, – это реликт, атавизм тех времен, когда человеческий глаз еще не мог различать цвета.
– Как вы сказали? Разве существовал такой период?
– Мне так кажется. Задумайтесь о кошках, над тем, на каком уровне развития находится этот вид. Ведь кошки лишены цветного зрения, они видят мир черно-белым, вернее, серо-черно-белым.
– Вот не повезло милым созданиям.
– Иного они просто не знают, – добавил герр Гальцинг.
– «О, будь, что суждено!» – это очень известное выражение я вычитал у Гёте – впрочем, у кого же еще? Но я имею в виду то, что собираюсь рассказать вам. Есть ли на свете те, кому снятся запахи? Может, и есть, я к ним не принадлежу. Именно это и помогает мне переносить смрад моргов, которые отнюдь не соответствуют устоявшемуся представлению о них, что там сплошь никель и кафель; напротив, они будто ожившие гравюры Пиранезе – те же замшелые камни застенков. Так что слава Богу, что во сне я хоть запахов не ощущаю. Хотя бы их.
– А в те дни приходилось терпеть?
– Когда впервые, это было на второй неделе после вступления в должность следственного судьи, подошла моя очередь идти в морг на вскрытие…
– А с какой стати следственный судья должен был являться на вскрытие?
– Ах да, совсем забыл пояснить. Если в случае смерти имеются хотя бы малейшие сомнения в том, что она наступила не естественным путем, то есть в результате убийства, самоубийства и так далее, прокуратура назначает вскрытие. Согласно закону на каждом таком вскрытии, кроме судмедэксперта, должен присутствовать и следственный судья.
