Первый четверг земельного прокурора д-ра Ф., когда он начинает свой рассказ о «Деле с пеларгонией»
– За всю мою карьеру мне не выпало руководить подразделениями, занимающимися расследованием особо тяжких преступлений, таких как убийства и тому подобное, однако упомянутые структуры также относились к моему участку работы, и я осуществлял, ну, что ли, нечто вроде контроля над ними – сколько же их было тогда, то ли два, то ли три? Не помню точно. Надо сказать, что контролировать их труда не составляло, хоть и требовало определенной дискретности, поскольку сами начальники подразделений – как их тогда называли, «первые прокуроры» – были молодыми, недостаточно опытными специалистами, четко ориентированными на самостоятельность. Это были хорошие ребята… Других и не назначили бы на такие посты… К тому же руководство таким отделом считалось трамплином для прыжка на более высокую ступеньку. Я сам… Впрочем, я не намерен здесь распространяться о себе. Одно только скажу: по собственному опыту я знал, как порой досадно, если в твою работу вмешивается начальство. Но я осуществлял контроль над этими отделами весьма и весьма осмотрительно, и если иногда что-то… Короче говоря, в подобных случаях я всегда держался на совещаниях коллегиально.
Как же все-таки начать рассказ о том, что впоследствии вошло в криминальную историю нашего города под эпитетом «Дело с пеларгонией»? Конечно же, не цитированием первого листа дела, а тем, что… да, я еще запомнил точную дату, когда оно было заведено, отвратительная привычка, чуть ли не идефикс к запоминанию дат. И чем только не перегружаешь память, каким только мусором… Знаете, какой сегодня день? Нет-нет, я имею в виду не день в календаре, а то, какой у нас нынче очередной юбилейчик? Годовщина окончательного затухания огня весталок в притихшем навек Риме? Или день рождения Шопена, или годовщина смерти Д'Аннунцио… Можете поинтересоваться у меня о каждом дне года… Впрочем, я отклонился от темы – тоже дурнейшая привычка. Мой племянник не устает мне повторять: «Дядя, а почему бы тебе не написать роман? Для зацепки тебе вполне хватит самого короткого анекдота, а поскольку ты обожаешь отклоняться от обсуждаемой темы, разбивая все даже не на сотенные и тысячные доли, а на миллионные, то способен сочинить из ничего целый роман». Но никакого романа я писать не стану. Не желаю, чтобы по моей милости срубили и пустили на бумагу еще одно дерево.
Так на чем я остановился? Ах да. На июльском дне 19… года – случайно на тот же день пришлась и годовщина открытия Никейского собора; естественно, это не имеет к обсуждаемому вопросу ровным счетом никакого отношения, но в тот день некая дама, одетая в коричневато-красное манто, вернее сказать, укутанная в коричневато-красное манто, к слову добавить, совершенно неподходящее ко времени года, так вот, упомянутая дама позвонила в дверь дома на одной из тихих улочек в той части нашего с вами города, что считается престижной. Это случилось около десяти часов утра.
Одно замечание: история эта произошла не вчера, как вы сами понимаете, но все-таки и не в доисторические времена, так что некоторые из ее участников здравствуют и поныне. Я, разумеется, изменил имена, да и названия улиц… Вы же знаете, мы, юристы, всегда полны раздумий. Принцип «думай-думай-думай» форменным образом стал нашим вторым «я», той частью профессии, с которой нам не расстаться до конца дней. Юрист, питающий равнодушие к своему делу, будь то судья или прокурор, или даже кто-нибудь из управленческого аппарата, или юрисконсульт банка или фирмы, короче, где бы он ни служил закону, изначально обречен на размышления. И если та или иная проблема не побуждает юриста к обдумыванию, он – шарлатан. Вот поэтому стоит вам задать юристу вопрос, как вы тут же услышите: «Все зависит от того, под каким углом на это взглянуть…»
Но я снова отвлекся. Вам еще не раз придется быть этому свидетелем, если пожелали дослушать историю о «Деле с пеларгонией». Так на чем я остановился? Ах да, в тот июльский четверг на тихой улочке… я ее вам не называю, поскольку очень не хочется задевать права ныне здравствующих персонажей. Одно только скажу: улочка эта названа в честь человека, у которого день рождения 16 октября и который вообще не имеет ни малейшего касания к данному делу – не более чем Никейский собор.
Стало быть, тихая улочка, деревья, ухоженные палисадники, район вилл, но не тех, где они больше напоминают дворцы и где люди, по нашему мнению, вовсе на заслужившие подобных благ жизни, скрывшись от людских глаз, подсчитывают барыши, а куда более скромный и доброжелательный, – часть улочки занята постройками, возведенными лет восемьдесят назад порядочными и солидными зодчими, а не нынешними архитектурщиками от кульмана. Поближе к парку присоседились изящные домики в стиле модерн… Мне хорошо знаком этот район, поскольку там жил один мой ныне, к прискорбию, уже покойный друг, в свое время часто навещаемый мной.
И вот в дверь такого домика в стиле модерн позвонила неприметная женщина в красно-коричневом манто, У которой в левой руке – ибо правой она нажимала на кнопку звонка – был обернутый в целлофан стебель пеларгонии.
Или мне все-таки начать по-другому? Может, я и начну по-другому. В понедельник, то есть за четыре дня до описываемых событий… И прежде чем вы, с некоторой долей иронии, разумеется, спросите меня, какие же исторические события произошли в тот день, перво-наперво скажу вам: никаких, во всяком случае, насколько мне известно, но зато имели место некие события, имеющие касание к литературе. Как раз в тот день вышел в свет один из самых значительных, если не самый значительный роман, появление которого и не позволяет мне заняться писательством, что по идее должно было бы дать повод к размышлениям и тем недостойным писакам, которые ныне валяют без разбору… Ну хорошо, хорошо, в тот понедельник раздался звонок в доме одного, скажем так, достойного всяческого доверия и уважения врача-рентгенолога. Вероятно, вы можете упрекнуть меня в тавтологии, и верно – разве может быть врач-рентгенолог не достоин всяческого доверия и уважения?… Я не случайно говорю «врач-рентгенолог», это термин условный, ибо речь идет о человеке, заслуживающем ничуть не меньшего доверия, назвать настоящее имя и род занятий которого я по изложенным выше причинам не могу… Так вот, раздался телефонный звонок у… Назовем его… а как же все-таки мне его назвать? Вот как: доктор Раймунд Ванзебах. Отчего Ванзебах? Дело в том, что предосторожности ради рассказчик почти всегда называет своих персонажей «Майер» или «Мюллер», или вообще «герр А», «фрау Б», а подобный подход нагоняет на меня скуку.
Итак, Ванзебах. Врач-рентгенолог доктор Раймунд Ванзебах. А телефон в его доме зазвонил приблизительно в 4.30 утра.
– Где ты торчишь? – услышал Ванзебах, сняв трубку и представившись.
Так вот, «Где ты торчишь?», мол, «собирайся в дальний путь!». Признаюсь, концовка моя. Речь идет об одной песне для хора, если не ошибаюсь, это Орландо ди Лассо,[1]может статься, она имела какое-то отношение к тому, что задумали Ванзебах и звонивший ему в столь ранний час. Хотя, принимая во внимание психологический тип звонившего, несколько опрометчивым будет причислить его к обожателям Орландо ди Лассо.
