Мужчина ласково взял бокал из рук Элизы и поставил его на столик с лампой. Он нагнулся за обернутой изумрудно-зеленой фольгой коробочкой с черной лентой и водрузил ее на обнаженный лобок своей любовницы.
Чем дольше Элиза смотрела на происходящее в новом свете, тем быстрее их обоюдная нагота превращалась в серьезную помеху. В отношениях между ними нагота всегда была естественным, даже несущественным делом. Всего несколько минут назад она не играла никакой роли.
Но сейчас тело мужчины вызывало отторжение, несло в себе грозный и даже враждебный подтекст. Элизе стало неловко от собственной наготы. Из символа физической близости обнаженность все больше превращалась в символ угнетения духа.
— Разверни, — сказал мужчина.
«Требует? Или поощряет?»
Элиза взвесила коробочку на ладони — не такая уж легкая. Женщина осторожно потянула за черную ленту — та змейкой скользнула на пол. Под изумрудной фольгой оказалась белая коробочка, обертка отправилась на пол вслед за лентой. Элиза открыла коробочку, развернула тонкую, жесткую белую бумагу и вынула из гнезда маленького зеленого стеклянного голубя, безупречно красивого, сверкающего.
Голубь ненадолго задержался в дрожащих ладонях — Элиза упала в обморок.
Очнулась она, лежа лицом вниз, рука подмята под себя, нога неудобно вывернута. Когда в голове прояснилось, Элиза поняла, что прошло совсем немного времени. Ее упавшее на пол тело бесцеремонно сгребли и свалили на постель. Элиза все еще была обнаженной. Любовник и не подумал протереть ей лицо влажной салфеткой, прикрыть наготу, перевернуть тело на спину или выпрямить конечности.
Женщина медленно высвободила руку, распрямила ноги, перевернулась. Керн одевался, стоя к постели спиной. Элиза наблюдала за ним, чувствуя наплывающую тошноту. Из горла вырвался кашель.
— Ты упала в обморок, — констатировал Керн, заправляя рубашку в брюки.
Элиза собралась с силами и села на кровати, спустив ноги на пол. Что за предмет под ногами? Хрустальный голубь! Коробка и оберточная бумага валялись рядом на полу. Даже в тумане не совсем вернувшегося сознания Элизу передернуло от черствого презрения, сквозившего в мелких ранящих жестах.
Она встала, осторожно выпрямила спину и прошла в туалет, прикрыв за собой дверь. Умылась, села на унитаз. Потом, включив теплую воду, обтерлась мягкой губкой.
Когда Элиза пришла назад, Керн уже завязывал шнурки. Она встала у кресла с вещами и тоже начала одеваться. Любовник молча наблюдал за ней со своего места. Он заговорил, только когда Элиза села, чтобы надеть колготки:
— Итак, в чем дело?
Вопрос получился дежурным, лишенным реальной заинтересованности и тем более участия. Новообретенная бесстрастность любовника смутила Элизу.
— Дело в тебе, — сказала она, глядя на Керна поверх поднятой ноги, на которую натягивала колготки.
Тот ничего не ответил. Видимо, не собирался развивать тему. Интересно почему. Это на него не похоже. Раньше обязательно проявил бы любопытство. Откуда взялось такое безразличие?
Продолжая одеваться, Элиза намеренно не нарушала молчания. Закончив, она подошла к зеркалу и причесала густые волосы. Керн следил за ней, не поднимаясь с кресла.
До этого мгновения в голове еще стояла вызванная обмороком путаница, внимание работало вполсилы. Вид любовника в зеркале заставил Элизу вздрогнуть, словно отражение вдруг выдало его истинную сущность. Почему-то лицо Керна показалось ей крайне зловещим. Элизу внезапно охватило сильное желание обернуться — из опасения, что партнер может сделать за ее спиной что-то такое, чего нельзя увидеть в зеркале. Собрав в кулак всю силу воли, Элиза сосредоточилась на прическе, не выдавая страха.
Кое-как она закончила причесываться и, не глядя на Керна, вернулась к кровати. Сев, надела туфли с высокими каблуками.
— Тебе все равно? — спросила она.
— В прошлый раз ты просила оставить твои мозги в покое.
Элиза наконец подняла глаза. Столь фальшивый ответ граничил с садизмом. Керн только что бесцеремонно влез ей в мозги. Стеклянный голубь явился прямиком из воспоминания о самом черном дне ее жизни, воспоминания, разъедающего душу, как психогенная отрава.
Не один месяц Керн прощупывал, присматривался, старался угадать ее мысли и проникнуть в сердце. В какой-то момент Элизу начал мучать безотчетный страх, вызванный иррациональной идеей, — а не общий ли у них разум? Керн не мог не знать, какой сокрушительный эффект произведет на нее подарок, и реакция не вызвала у него удивления. Для него ее обморок — подтверждение, что все идет по плану.
Их взгляды скрестились, и с холодящим приступом тошноты в Элизе начало расти понимание страшной истины. Он проник в ее мысли так глубоко, что нужда в дальнейшем прощупывании уже отпала. Керн мог в любой момент сунуть руку ей в душу и потянуть за нити, из которых соткано ее сознание. Открывшееся ей пренебрежение было вызвано вовсе не безразличием, а чувством удовлетворения, леденящим душу самодовольством.
Среда
Глава 17
Мартен съездил позавтракать в кафе «У Розы» и к половине девятого вернулся в кабинет. Файл от Бюхера уже дожидался его в почте.
Когда позвонили в дверь, Фейн успел просмотреть видеозапись наблюдения три раза. Он взглянул на утопленные в китайском комоде мониторы системы безопасности. Во дворике с пальмами стояла Рома. Фейн нажал кнопку домофона.
Рома вошла в кабинет со стаканчиком кофе и пакетиком пирожных в руках. Девушка подошла к оттоманке перед диваном и хотела опустить гостинцы на поднос из черного дерева, но тот был занят фотоальбомами.
— Новых альбомов прикупил? Портреты?
— Да так, по мелочи.
Рома отправила альбомы на диван и принялась перекладывать угощение на поднос, с сосредоточенным любопытством поглядывая на хозяина дома. Кабинет утопал в утреннем свете, падавшем из арочного окна с видом на залив. Окно выходило на веранду и занимало почти всю стену.
— Зациклился ты, — сказала Рома. — Я о фотографиях.
— Допускаю.
Последние полтора года Фейн и Рома немало времени проводили в компании друг друга. Хотя их знакомство длилось не один год, совместная работа началась только после переезда Ромы в Сан-Франциско.
Во многих отношениях они все еще притирались, привыкали, однако былая натянутость прошла. Им удалось нащупать правильный тон, и взаимопонимание улучшалось с каждым днем. Это было здорово, потому что взаимодействовать поначалу пришлось в тяжких обстоятельствах.
Рома не успела проработать с Фейном и года, как умерла Дана. Из Мартена тогда словно вынули стержень, и Роме пришлось очень нелегко. Всего за девять месяцев до этого в Колумбии зверски убили ее собственную семью, на моральную поддержку другого человека у девушки просто не оставалось сил. В какой-нибудь сентиментальной киноленте герой и героиня принялись бы утешать друг друга: моя печаль — твоя печаль, участие-сочувствие и все такое. В реальной жизни все было иначе.
