неизменной улыбкой на смуглом лице, а сквайр велел подавать бренди и кипяток, и они пили и играли в карты до самого утра, хохоча и болтая.
Так продолжалось неделю за неделей, и никто не знал, откуда этот человек являлся и куда исчезал по утрам; а старая домоправительница заметила только, что бочонок с бренди почти опустел и что сквайр тает день ото дня; и до того ей стало не по себе, что она отправилась за советом к священнику, но и ему было нечем ее утешить.
Наконец старуха настолько встревожилась, что решила, чего бы ей это ни стоило, подслушать у двери столовой, о чем сквайр беседует со своим ночным гостем. Но те неизменно разговаривали все на том же неведомом заморском наречии, и были то молитвы или богохульства, она понять не могла.
История эта подошла к развязке одной июльской ночью, накануне дня рождения сквайра. В бочке к тому времени не осталось уже ни капли бренди – муху утопить и то не удалось бы. Сквайр и его гость опустошили бочонок досуха, и старуха трепетала, ожидая, что хозяин вот-вот позвонит и потребует еще, а где взять еще, ежели все выпито?
И вдруг сквайр с незнакомцем выходят в холл. В окна светила полная луна, и было светло как днем.
«Нынче ночью я пойду к тебе в гости, – заявляет сквайр, – для разнообразия».
«Так-таки и пойдешь?» – спрашивает его незнакомец.
«Так-таки и пойду», – отвечает сквайр.
«Ты сам это решил, запомни».
«Да, я сам это решил, а теперь в путь».
И оба удалились, а домоправительница тотчас кинулась к окну, чтобы поглядеть, куда же они направятся. Племянница ее, состоявшая при сквайре горничной, тоже метнулась к окну, а затем подоспел и дворецкий. Вот в ту сторону глядели они из окна и видели, как их хозяин и незнакомец идут вот по этому самому песчаному берегу прямиком к воде, и вот оба входят в воду, и вот волны морские им уже по колено, и вот уже по пояс, затем по шею и наконец сомкнулись над их головами. Но еще прежде того дворецкий и обе женщины стремительно выбежали на берег, взывая о помощи.
– И что же было дальше? – спросил англичанин.
– Ни живым, ни мертвым сквайр Эннисмор назад так и не вернулся. Наутро, когда начался отлив, кто-то увидел на песке отчетливые следы копыт, тянувшиеся к самой кромке воды. Тут-то все поняли, куда ушел старый сквайр и с кем.
– Что же, его больше не искали?
– Да помилуйте, сэр, какой толк был искать?
– Полагаю, никакого. Как бы то ни было, странная история.
– Однако правдивая, ваша милость, – до последнего слова.
– Ну в этом я не сомневаюсь, – ответил довольный англичанин.
1888
Брэм Стокер
1847–1912
Возвращение Абеля Бегенны
Маленькая гавань близ корнуолльской деревушки Пенкасл была залита ярким раннеапрельским солнцем, которое, похоже, надолго вернулось на небосвод после затяжной и суровой зимы. На фоне бледнеющей синевы неба, что, теряясь в тумане, смыкалась с далеким горизонтом, рельефно вырисовывался силуэт крутой темной скалистой горы. Море имело настоящий корнуолльский цвет – сапфировый с густыми вкраплениями изумрудно-зеленого над теми непроницаемыми подводными глубинами у подножия береговых утесов, где свирепо зияли разверстые пасти пещер, дававших приют тюленям. Склоны горы покрывала жухлая бурая трава. Игольчатые ветки кустов дрока были пепельно-серыми, но их золотистые цветы простирались по всему косогору: внизу они доходили до самой воды, а ближе к вершине превращались в скудные желтые пятна и наконец бесследно исчезали там, где властвовали морские ветры, которые, словно ножницы без устали трудившегося незримого садовника, изгоняли со скальных выступов всякую растительность. Своим обликом эта гора, бурая с проблесками желтизны, напоминала громадную птицу-овсянку.
Маленькая бухта вдавалась в побережье между утесами, что вздымались за одиноко высившейся скалой, изрытой пещерами и пустотами, по которым в штормовую погоду прокатывался оглушительный грохот морских волн, разбивавшихся о камни фейерверками пенных брызг. Вход в бухту, совершавшую далее извилистый поворот на запад, с обеих сторон ограждали небольшие изогнутые волнорезы из темных сланцевых плит, кое-как сложенных в ряд и скрепленных массивными деревянными балками, стянутыми стальной обвязкой. Оттуда поднималось каменистое ложе реки, в незапамятные времена пробитое стремительными ледяными потоками через взгорье. Там, где эта река, в нижнем течении весьма глубокая, становилась шире, во время отливов открывались взору устилавшие дно битые камни, между которыми прятались крабы и омары. Над камнями возвышались крепкие столбы, предназначенные для варпования маломерных каботажных судов, что часто заходили в бухту. Благодаря морским приливам, проникавшим довольно далеко по руслу реки, воды ее и выше по течению были глубокими, но всегда оставались спокойны, поскольку вся мощь неистовых штормов иссякала в низовьях. В четверти мили от моря река была полноводной только в часы приливов; с отливами вдоль ее берегов обнажались все те же груды битых камней и сквозь щели в них струились, журча, родники с пресной водой. Здесь тоже стояли причальные столбы, и местные рыбаки привязывали к ним свои лодки. По берегам в непосредственной близости от черты, до которой поднималась вода, тянулись ряды пригожих, уютных и прочных домишек со старомодными садиками перед входом, где вовсю цвели смородина, примула, желтофиоль и очиток. Многие фасады были увиты клематисом и глицинией. Оконные рамы и дверные косяки сверкали белизной, к каждому домику вела дорожка, вымощенная мелким цветным камнем. Перед некоторыми дверьми виднелись крохотные крылечки, возле прочих – простецкие табуреты, сделанные из отрезков бревна либо из старых бочонков; и почти на всех подоконниках стояли горшки и коробы с цветами или декоративными растениями.
На разных берегах реки, в домах, расположенных аккурат один напротив другого, жили два человека; двое молодых, недурных собой, обеспеченных мужчин, которые с мальчишеских лет были и товарищами, и соперниками. Абель Бегенна, по-цыгански смуглый, унаследовал свой облик от путешественника-финикийца из числа тех, что посещали некогда эти края; Эрик Сансон – коего местный антиквар назвал «недоскальдом», – был белокурым и краснолицым, что выдавало в нем потомка диких норманнов. Казалось, с самого их рождения судьба назначила этим двоим вместе идти по жизни и стоять горой друг за друга во всех заварушках, затеях и предприятиях. А завершилось строительство их Храма Дружбы тем, что оба полюбили одну и ту же девушку. Сара Трефьюзис, бесспорно, была первой красавицей Пенкасла, и многие юноши охотно попытались бы добиться ее благосклонности, если бы не эти двое, которым среди жителей деревни не было равных
