успеха в нашем деле; убеждая их, что будет уже полдела, как только мы тронемся; что с нас хватит разговоров; что нам уже пора идти; или сейчас, или никогда, и если мы не двинемся тотчас, нам остается только сесть, сложить руки и признать себя годными только к рабству. Этого же никто из нас не хотел признавать. Все были полны решимости; и в последнюю встречу мы клятвенно заверяли себя, что в назначенное время непременно двинемся в поисках свободы.
Была середина недели, в конце которой мы собирались исчезнуть. Как обычно, мы ходили на свою работу, но грудь каждого волновалась от мыслей о нашем воистину рискованном предприятии.
По мере сил мы пытались скрыть наши чувства, и я думаю, что справились с этим очень хорошо. После томительного ожидания пришла та суббота, ночью которой мы собирались исчезнуть. Я приветствовал ее с радостью, довести до которой может только печаль.
Ночь накануне была бессонной для меня. Я, вероятно, был озабочен больше других, потому что с общего согласия стоял во главе дела. Ответственность за успех или провал полностью лежали на мне. Так или иначе, и слава, и позор одинаково принадлежали мне.
Первые два часа того утра были такими, каких я не переживал никогда раньше, и надеюсь никогда не пережить их вновь. Рано утром нас послали, как обычно, в поле. Мы разбрасывали навоз; и, пока мы этим занимались, вдруг меня переполнило неописуемое чувство, в порыве которого я повернулся к Сэнди, стоявшему рядом, и сказал: «Мы преданы». – «Что ж, – ответил он, – мне тоже так кажется». Больше мы не проронили ни слова. Ни в чем другом я не был уверен больше.
Как обычно, прозвучал сигнал, и мы двинулись к дому на завтрак. В то утро я пошел скорее ради порядка, нежели из-за желания чего-то поесть. Едва войдя во двор, я выглянул из ворот и увидел четверых белых с двумя цветными. Белые были верхом, а цветные плелись позади лошадей, как будто привязанные к ним. Я смотрел на них до тех пор, пока они не вошли во двор. Здесь они остановились и привязали цветных к воротному столбу. Я терялся в догадках, не зная, в чем дело. В считаные секунды, сидя верхом, примчался мистер Гамильтон, выказывая огромное возбуждение. Он подъехал к двери и поинтересовался, где масса Уильям. Ему ответили, что он в амбаре. Мистер Гамильтон, не слезая, спешно помчался туда. Через несколько минут они вернулись вместе. Тут к дому подскакали три констебля, быстро спешились, привязали лошадей и, встретив массу Уильяма и мистера Гамильтона, вернувшихся от амбара, наскоро переговорили с ними, после чего подошли к двери на кухню. На кухне не было никого, крое меня и Джона. Генри и Сэнди поднялись в амбар. Мистер Фриленд просунул голову в дверь и позвал меня, говоря, что несколько джентльменов у входа желают видеть меня. Я остановился в дверях и спросил, чего они хотят. Они сразу же схватили меня и, ничего не говоря, начали связывать руки. Я настойчиво выяснял, в чем же дело. Наконец они сказали, будто узнали, что я попал в «переделку» и должен объясниться перед хозяином; и если их информация окажется ложной, то мне ничего не грозит.
В считаные секунды они связали и Джона. Затем они повернулись к Генри, который возвратился к этому времени, и приказали ему скрестить руки. «Не хочу», – сказал Генри твердым тоном, показывающим его готовность принять все, что за этим последует. «Не хочешь?» – переспросил его Том Грэхем, констебль. «Нет, не хочу!» – распаляясь, сказал Генри. Тогда двое констеблей вытащили свои блестящие револьверы, поклявшись Создателем, что или свяжут ему руки, или убьют его. Оба подняли пистолеты и, держа палец на спусковом крючке, двинулись к Генри, говоря в то же время, что, если он не скрестит руки, они прикончат его как собаку. «Стреляйте в меня, стреляйте! – сказал Генри. – Вы не сможете убить меня дважды. Стреляйте, стреляйте и будьте прокляты! Я не хочу быть связанным!» Он произнес это громко, пренебрежительным тоном; и в то же время быстрым как молния движением он одним махом выбил револьверы из рук констеблей.
В это же мгновение Генри схватили и, изрядно поколотив, наконец одолели его и принялись связывать. Во время драки я, сам не зная как, исхитрился развязать свои руки и незаметно для всех кинуть пропуск в огонь.
Нас всех повязали и лишь только собирались отправить в Истонскую тюрьму, как в двери показалась, неся в руках бисквиты, Бетси Фриленд, мать Уильяма Фриленда, и разделила их между Генри и Джоном. Затем она произнесла речь, сводившуюся к следующему. Обращаясь ко мне, она сказала: «Ты дьявол! Ты желтый дьявол! Это ты задурил голову Генри и Джону бегством! Лишь ты, длинноногий дьявольский мулат! Ни Генри, ни Джон никогда и не помышляли об этом». Я промолчал, и меня сразу же увезли в направлении к Сент-Микелсу. Еще до драки с Генри мистер Гамильтон предложил обыскать нас, чтобы найти пропуска, которые, как он предполагал, я писал для себя и для остальных. Но как только он собрался проверить свою догадку, потребовалась его помощь, чтобы связать Генри; возбужденные дракой, они или забыли, или посчитали небезопасным, судя по обстоятельствам, искать их. Нас все еще не заподозрили в попытке бежать. Когда мы прошли половину пути в Сент-Микелс, Генри, пользуясь тем, что констебли чуть оторвались от нас, поинтересовался у меня, что делать с пропуском. Я посоветовал ему съесть его вместе с бисквитом, и больше ничего. И мы передали по цепочке: «Больше ничего». «Больше ничего», – сказали мы все. Наша уверенность друг в друге была непоколебима. После того как несчастье придавило нас так же сильно, как раньше, мы были полны решимости победить или погибнуть вместе.
Сейчас мы были готовы ко всему что угодно. В то утро нам пришлось плестись позади лошадей пятнадцать миль, прежде чем нас посадили в Истонскую тюрьму. Когда мы добрались до Сент-Микелса, нам устроили что-то типа допроса. Все мы отрицали, что собирались бежать. Мы сделали это больше для того, чтобы отвести обвинение против нас, нежели надеясь на освобождение от продажи, потому что, как я уже сказал, мы были готовы к этому. Действительно, как бы ни был ничтожен наш путь, мы хотели пройти его вместе. Больше всего беспокоило то, что нас могут разделить. Для нас это было равносильно смерти. Мы выяснили, что уликой против нас было показание некоего лица; наш хозяин не сказал, кто это, но для себя мы единодушно решили, кто был их осведомителем.
Нас отослали в тюрьму, в
