Я помрачнел. Что-то здесь было не так. Его легкомысленный тон, все это шутовство не вязались с ситуацией, да и на его обычную манеру не походили.
— Этти, скажи мне правду. Что происходит?
— Но в конце концов, с чего тебе взбрело, что дела плохи?
— С папой худо, не так ли? — Я услышал, как он закуривает сигарету, что он делал только в обстоятельствах исключительно тягостных. — Этти! — грозно прорычал я.
Брат ответил не сразу, а когда заговорил, от прежней фальшивой игривости следа не осталось, голос вдруг стал хриплым:
— Он не узнал меня, Морган. Когда я пришел… Он не понимал, кто я. — (У меня кровь застыла в жилах.) — Потребовалось добрых два часа, чтобы он вспомнил, что я его сын.
— Как же… — забормотал я, — ты ведь сказал, что он хорошо себя чувствует, что…
— Да. Да, теперь ему гораздо лучше. Но… Морган, тюремный врач уверяет, что нет, но я убежден, что у папы был удар.
Мне пришлось схватиться за стену, чтобы устоять на ногах.
— Почему ты так решил? На каком основании?
— А помнишь, в Пиренеях, семь лет назад?..
Свободной рукой я утер со лба холодный пот.
Мы в ту зиму отправились покататься на лыжах, и у папы случился небольшой удар, на несколько недель приковавший его к больничной койке. Врачи говорили, «перенапряжение», рекомендовали «избегать чрезмерных нагрузок».. Но с тех пор все шло отлично, он был как огурчик.
— Ну, он же тогда целый день на лыжах бегал, — промямлил я, пытаясь успокоить брата. — Довольно неразумно для его возраста, надо признать.
— А теперь это опять с ним случилось, — выговорил Этти так, будто каждое слово давалось ему с трудом.
— Нет, я уверен, это просто последствие шока, вызванного арестом, и…
— Помнишь, — перебил он, — незадолго до нашей поездки в Коринф, когда я поехал к нему в Англию, он проводил там конференцию?..
— Ты же говорил, что это для работы над… Этти, почему мне ничего не сказали? — Сердце у меня бешено колотилось, я только теперь осознал, что проблемы со здоровьем у отца куда серьезнее, чем мне внушали.
— Он не хотел, чтобы ты об этом знал. Боялся, что ты станешь беспокоиться. Да и лечение с тех пор проходило замечательно. Но в тюрьме он на несколько дней лишился возможности принимать свои лекарства.
Теперь мне стало понятнее, почему Этти так тревожился, что от папы нет вестей.
— Сколько же всего вы от меня скрывали, и один, и другой, — сдавленным голосом пробормотал я, не в силах побороть смятение.
— Не воспринимай это так, Морган. Ты был занят, тебе не нужно было…
— Не нужно? — вдруг заорал я в трубку. — Так же как мне не полагалось знать, что ты жив и заперт в клинике? А может, и еще что-нибудь есть, чего мне не надо знать?
— Твоя карьера была на самом взлете, ты должен был сосредоточиться на…
— Это мой отец! Ты… Как ты мог со мной так поступить, Этти? Я же тебе верил!
— Морган, у меня батарейка садится. Сохраняй хладнокровие. Сейчас он находится под постоянным наблюдением одного из лучших врачей Дели. И я лично за всем слежу. Я тебя обнима… Бииииип!
— Черт!
— В сети случаются сбои, — участливо говорит один из клиентов отеля, вышедший именно сейчас подымить сигаретой. Он и мне предлагает одну, я ее принимаю от всего сердца. — Вы в порядке, месье? У вас руки дрожат
Передо мной мужчина лет тридцати, атлетического сложения, одет в серые шерстяные брюки и элегантную рубашку, подобранную со вкусом, чего даже Гиацинт не стал бы отрицать. По-гречески говорит с легким, едва уловимым акцентом.
— Я только что узнал скверную новость. Моя несдержанность вас, наверное, шокировала, прошу прощения, я не заметил, как вы подошли.
— Пустяки. Мне это знакомо. Неприятности, к сожалению, всегда застают нас врасплох.
На его аристократическом лице выражалось сочувствие, ненавязчивое, деликатное. Щелкнув позолоченной зажигалкой, он дат мне прикурить.
— Путешествуете для удовольствия? — из чистой вежливости спросил я.
— Нет, приехал по делам. У меня много работы на этом острове. А вы?
— Я археолог.
Его голубые, стального оттенка глаза вспыхнули, улыбка раздвинула тонкие губы, и я, приглядевшись, догадался, что борода, если б он позволил ей пробиться, оказалась бы светлой. И тут же заметил, что цвет его темных волос и бровей искусственный. Любопытно, ведь щеголи обычно если красятся, то совсем наоборот — в блондинов.
— Как увлекательно! — воскликнул он. — Профессия, навевающая грезы. Однако позвольте представиться: Констандинос Эгригорос.
— Морган Лафет. Весьма рад. — Я пожал протянутую руку. — Вы грек?
— Да, афинянин. Так вы здесь проводите раскопки?
— Нет, приехал посмотреть на кое-какие обломки, — соврал я. — Пишу биографию Кара-Али.
— А, так ваша тема — оттоманские завоевания? Богатый сюжет. Однако ваш герой — сущий варвар, на его совести сотни тысяч жизней.
— Да уж, ваша правда. Что ж, счастлив был познакомиться с вами, месье…
— Эгригорос. Констандинос Эгригорос.
— Простите мою забывчивость. Спасибо за сигарету.
Сердечно простившись с ним и войдя в гостиничный холл, я погасил сигарету, вошел в лифт…
Если этот тип грек, то я — султан турецкий.
5
На следующий день мы попытались через гостиничного администратора взять напрокат машину, но тот, весьма смутившись, сообщил нам, что из-за большого наплыва туристов и внезапной забастовки островных водителей такси до середины дня свободного драндулета не предвидится. Да и то при условии, что мы зарезервируем себе авто уже с утра. Мы так и поступили.
В ожидании машины мы с Гиацинтом пустились в затяжное странствие. В удобных шортах и подходящей обуви для пешей прогулки, с рюкзачками на плечах мы вполне могли сойти за парочку любителей экотуризма.
Автобус (без кондиционера!) после небольшой задержки, связанной с заменой прохудившейся камеры, отвез нас на юг острова и, проделав километров тридцать, высадил недалеко от деревни Пирги, облик которой нес на себе зримую печать Средневековья. Там мы сделали короткую остановку, запаслись свежей минералкой и расспросили, как дойти до нужного нам места. Нам указали дорогу и заверили, что если мы спустимся прямо по ней, то в десятке километров обнаружим древнее святилище Аполлона.
Гиацинт посмотрел на часы и заскрипел, что уже половина одиннадцатого и замена шины похитила у нас драгоценные часы утренней прохлады.
— Глядеть веселей! — Я легонько хлопнул его меж лопаток, чтобы прибавить бодрости. — Припекать начнет только к полудню.
