аромат. Чувствую, что наши сердца сейчас стонут в унисон.
Коснись, словно в первый раз. Коснись. Чего тебе стоит?
Отвожу взгляд, лишь когда понимаю, что мы слишком увлеклись.
— Мне придётся уехать. Тебе придётся пожить здесь…Таков план, ведьма. И я ничего не могу с этим поделать. Ты была права. Всему виной отец. Только вот не он один. Вместе с Филом.
— То есть…С тем самым Филиппом? Они что…Старые знакомые?
— Что-то вроде того…Русу я пока не рассказывал. Всё более, чем сложно, Кать.
— Что же…Что же ты придумал? О какой войне говорил? — спрашиваю надрывисто. Сама слышу, как голос выдаёт.
Меня ломает так, что в безудержном потоке негативных мыслей подбрасывает. Я не могу отрицать, что боюсь последствий. Куда бы он не ввязался, я в первую очередь боюсь за его жизнь.
— Я расскажу…Только обещай, что не станешь отговаривать?
— Я не…Я не могу такого обещать. Ты хоть понимаешь, о чём просишь?!
— А ты хоть понимаешь, как я рискую, посвящая тебя во всё это?
— Пока нет. Не понимаю. Потому что не знаю о чём речь, — признаюсь честно. — Но жду объяснений.
— Ведьма…После слияния холдингов основных держателей контрольного пакета акций будет пятеро. Слияние возможно только после заключения брачного договора. Это прямое условие. Руса я попробую убедить. Домбровский тем более втянется, когда все карты вскрою. Отец играет грязно. Он хочет слить их семью, выкупив акции у бабки Фила. В совокупности со мной, Русом и ей, он сможет лепить из новообразовавшейся компании, что хочет. Но он не в курсе, что я знаю правду.
Мне хоть и больно это слышать, но я должна разузнать всё до конца.
— И что решил ты?
— Я выкуплю оставшуюся долю, хочу разорить этого хуесоса, а потом отправлю на нары за махинации на рынке. У меня есть нужная информация. У меня есть нужные свидетели. У меня даже есть документы, свидетельствующие о том, что папаня перевёл замечательному Пашеньке миллион долларов с офшоров в замен на посягательства на твою честь.
— Что?! — смотрю на него в ужасе. — Что?! Глеб…Ты лжёшь!
— Ведьма, ты чего так дёрнулась? Я, блядь, правду тебе говорю. Гонишь или чё?!
— Сам ты гонишь! Я не верю! Не верю тебе!
— Блядь…На хуй мне врать? — выдаёт остервенело. — Я тебе всё привезу. Сама увидишь. Не беси лучше.
Надрывно дышу. Внутри всё грохочет, взрывается.
Если это ложь, то очень подлая, а если правда, то безумно гадкая!
Словно я — лишь разменная монета. Будто всё вокруг меня куплено. Лживая мерзкая игра!
Как же липко я себя ощущаю, словно меня какой-то грязью обмазали.
— Ведьма…Я понимаю, что ты чувствуешь…
— Нет, Глеб! Не понимаешь, не понимаешь! — выкрикиваю, сильнее поджимая колени к груди. — Я уже не могу жить в этом кошмаре. Не хочу! И видеть тебя не хочу! Я так устала! Я уже… — начинаю рыдать, закрывая лицо ладонями. — На грани…
Господи…Сколько всего во мне накопилось.
Сколько ещё боли нужно пережить?!
Он обнимает меня. Прижимает к себе. Стискивает плечи.
Будто обжигает собой. До боли. До умопомрачения. Так. Чертовски. Болит.
Физически — я на дне. А душа еле слышно Глеба касается. Эфемерно. Невесомо.
Почему мы не там, где всё это не важно? Где между нами нет ограничений. Запретов. Этой разрушающей боли???
— Я не вынесу, если ты на ней женишься, — не знаю слышит ли меня через мой затяжной надрывный плач, но он вздыхает и сильнее жмёт к себе.
Не знаю, чего стоит говорить это. Уже ничего не чувствую. Так много яда внутри. Так много блядского яда!
Ну же, подкинь ещё дров, Адов! Мало! Мало горю из-за тебя!
Ожоги четвертой степени! Некроз! Саморазрушение.
— Не трогай меня, — вырываюсь, при этом ощущая, будто меня на куски рвёт. Всё о чём могу думать — это то, что надо вырваться из этих удушающих объятий.
Иначе умру.
Иначе никогда не оправлюсь.
— Отпусти! Отпусти! Отпусти же! — судорожно всхлипываю, толкаюсь, агрессивно бью в плечо, и только тогда он отпускает. Когда в моих лёгких уже нет кислорода. Ловлю последние секунды теплоты между нами. — Я никогда тебя не прощу, Глеб. Никогда не прощу, если ты сделаешь это. Если ты женишься — значит ты сделал свой выбор! — кидаю ему последнее и убегаю оттуда в истерике.
Сама не знаю, куда бегу. Но после соображаю, что на кухню.
Он нагоняет. Всегда нагонял. И сейчас делает так же. Нависает надо мной, придавливая к стене, и смотрит прямо в глаза.
— Я знаю, что причинил тебе боль. Знаю, что не имею права просить. Но у меня тоже внутри…Жжёт, Катя. Жжёт так, что сгораю к хуям. Пойми. Нет выбора. Его нет. Прости меня, маленькая, прости…Прости меня…Малыш… — шепчет не прекращая, а у меня по щекам льются слёзы.
Так хочется сейчас отмотать назад. Не знать его. Никогда не встречать! Не чувствовать!
Разве я могу так думать? Внутри меня — мой малыш. Как я могу так думать?!
Какая же я сволочь!
Все точки задеты. Все углы раскурочены. Я не чувствую опоры. Её больше нет. Не понимаю, как могла поехать сюда с ним. Зачем???
Он ведь ясно сказал, что не отступится…Что всё равно женится.
Что за слепое чувство доверия внутри?
— Выбор есть всегда! Уехать туда, где нас не найдут! Уехать и забыть! Всё, как страшный сон! Но ты не хочешь…Ты не…
— Я не могу, Катя. Это…Блядь, это уже не только моя жизнь. Пойми это! — голос его дрожит. Но я не способна думать ещё и о его боли.
Я уже просто не вынесу.
Задушенная всеми этими новостями, рискую сорваться на крик. Тушу агонию в себе. Всячески себя выкручиваю. Кровоточу, но вида не подаю.
Я сильнее. Сильнее. Сильнее всего этого.
— Я. Хочу. Чтобы. Ты. Ушёл, — выдаю с расстановками очень грубо и пытаюсь выровнять дыхание.
Проклятие.
