время надеялись – не на смерть же – на регистрацию.
Туман постепенно рассеивался, и вот уже хмурое осеннее утро обернулось не менее хмурым осенним днем.
Время приближалось к полудню.
Нужно было идти.
И они пошли…
Но только ступили на Дальницкую, все стало вдруг до ужаса ясно: Дальницкая оцеплена и… обратной дороги нет. Теперь они фактически шли под конвоем, теперь их уже гнали прикладами, добивая, пристреливая отстающих.
А по обеим сторонам этой проклятой Дальницкой стояли неведомо как попавшие сюда жители… нет-нет, конечно, не жители нашей Одессы… а мародеры из «Города Антонеску». Им почему-то было очень весело – они что-то кричали бредущим евреям, вырывали у них узелки и корзинки, срывали с женщин платочки, сдергивали с детей их яркие – красные, зеленые, желтые – шарфики…
Между тем и положение в городе изменилось. Тех, кто не вышел с утра на Дальник добровольно, теперь выгоняли силой. Из Тюремного замка, где все еще в темном углу под лестницей дрожала Ролли, солдаты выдворили несколько сот евреев и тоже погнали на Дальник. В суматохе этой акции девочку и ее родителей, прикрытых распахнутой дверью, к счастью, не заметили.
ИЗ ДНЕВНИКА АДРИАНА ОРЖЕХОВСКОГО
«24 октября 1941 г. У нас во дворе с утра рев. Оказывается, расклеен приказ, чтобы все евреи пошли регистрироваться в Дальник, а это всего 19 км расстояние.
Я пошел по улицам до центра города. Всюду во всех дворах собираются евреи со своими пожитками и направляются в Дальник.
Описать всю эту картину невозможно. Старики и старухи, еле волочащие ноги, больные и калеки на костылях…
Я себе не могу представить, как они пройдут это расстояние… Уже два часа. В семь совершенно темно…»
Из дома № 21 по Каретному переулку ушли на Дальник муж и жена Тернопольские. С ними был 6-летний сынишка.
Из дома № 23 по тому же Каретному ушла на Дальник старушка Бродская, 65 лет, а из дома № 25 – Ева Господино, 30-ти лет, с 3-летним Шуриком.
Из того же дома № 25 по Каретному переулку угнали на Дальник Олечку Полищук, 5-ти лет – одну без родителей.
Акты… Акты…
Знакомые с детства одесские улицы, переулки…
Детские имена…
Все эти Шурики, Яники, Эрики, Олечки…
Олечка, Олечка Полищук…
Да неужели в доме № 25 по Каретному переулку не нашлось ни одной соседки, ни одной истинно русской женщины, которая взяла бы тебя к себе в дочки и спасла бы от смерти?
Счастливая случайность
На Мясоедовской, во дворе городской больницы № 1, которая называлась Еврейской, поскольку была построена в 1800-м на деньги еврейской общины, собираются врачи, медсестры. Все они евреи, получившие распоряжение главного врача, профессора Кобозева, выйти на Дальник.
Распоряжение было неожиданным, и люди были удивлены.
Профессор Кобозев – видный окулист, ученик Филатова, – получив приказ оккупантов, тоже был удивлен. И даже более того – профессор был испуган. Вся эта история с Дальником ему не нравилась, особенно потому, что и в его семье все, кроме него самого, были евреи: жена его Марья, а значит, и дочери – Таня и Наташа, и внуки – Вовочка и Толик, отцы которых тоже…
Ах, да что говорить…
Нет, он, конечно, не мог предположить, что ждет врачей на Дальнике, но все равно не с легкой душой приказывал им идти. Жену свою, дочерей и внуков он, кстати, даже не думал туда отправлять.
Между тем евреи уже собрались и прикрепили на рукава белые повязки с Красным Крестом. Этот отличительный знак – Красный Крест на белом фоне – был учрежден еще в 1864-м на международной конференции в Женеве и с тех пор во всех войнах служил охранной грамотой для медицинского персонала.
Предполагая, что будет так и на этот раз, евреи построились и приготовились идти на Дальник.
В этой колонне должен был идти один ребенок и только по счастливой случайности не пошел. Этим ребенком был Янкале.
Янкале все последние месяцы жил вместе с мамой, бабушкой и тетей на территории больницы в бомбоубежище. Мама его, которую все ее знавшие называли Фаничка, работала здесь секретарем, и ей разрешили, как и многим другим сотрудникам, поместить семью в больничное бомбоубежище.
Сегодня утром, в общей спешке не вполне уразумев, о чем речь, Фаничка вместе с Янкале тоже вышла на больничный двор и даже приладила на рукав повязку с Красным Крестом. Но затем, обнаружив, что идти придется до Дальника, поняла, что это невозможно: ни мать ее, ни сестра, страдавшая с детства полиомиелитом, не смогут пройти пешком 15 километров, да и для Янкале это будет, наверное, тяжело.
Единственный выход идти на Дальник одной, а всю семью оставить на несколько дней здесь, в больнице. Правда, для этого следовало получить разрешение жены главврача – Марьи Михайловны, бывшей здесь «хозяйкой».
Строго-настрого наказав Янкале ждать ее во дворе и «не двигаться с места», Фаничка бросилась на поиски Марьи Михайловны.
Марья Михайловна Кобозева была, мягко говоря, своеобразным человеком. Грузная, неопрятная, с всклокоченными седеющими волосами, облаченная в какой-то нелепый салоп и фильдеперсовые чулки с живописными дырами, она представляла весьма неожиданный контраст мужу – профессору, красивому и элегантному мужчине.
Но профессор любил жену. Они прожили вместе более 40 лет, с тех самых пор, как во время Первой мировой познакомились в военном госпитале в Симеизе, где Маня, совсем еще юная медсестричка, ухаживала за ранеными. Ради нее будущий профессор Кобозев бросил жену и, забрав троих детей, начал новую жизнь с любимой, которая воспитала его детей и народила ему еще нескольких. И сегодня они, все вместе, живут здесь, в подвале одного из корпусов Еврейской больницы, которой она правит, как своим собственным домом.
Найти Марью Михайловну было нетрудно: по всем этажам раздавался ее зычный голос, которым она – дружелюбно, впрочем, – распекала кого-то за нерадивость.
Фаничка пошла на голос и, торопясь и смущаясь, высказала Кобозевой свою просьбу. Та как-то сразу согласилась, но только в отношении матери и сестры – присутствие старушки и инвалида в больничной палате не должно было вызвать вопросов. Но Янкале – это другое дело. Положить десятилетнего мальчика, да еще еврея, в мужскую палату невозможно.
«Ребенка вам придется взять с собой», – сказала Кобозева, не упомянув, конечно, о том, что в этой мужской палате, она укрывает раненых советских моряков.
Перевод матери и сестры в женскую палату занял достаточно много времени. Но в конце концов все устроилось.
Несколько прощальных слов: «Не беспокойтесь. Все будет хорошо. Мы вернемся завтра или, самое позднее, послезавтра
