звуки колёс на рельсовых стыках сменились ритмичным звоном парикмахерских ножниц, и я заплакал, как тогда в парикмахерской. Я покидал место, где меня обидели, и решил оставить тело им, чтобы его беспощадно били палками, потому что там, куда я ехал, тело ничего не значило. Я взял с собой только свою душу, которая со стороны наблюдала за тем, как дико избивают, рвут и пытают плоть. Как будто я умер, как будто душа, этот совершенный свет, разорвала пуповину, соединявшую её с телом, и со стороны наблюдала за тем, что происходило с бренной оболочкой, до недавнего времени бывшей её домом. Как я уже сказал: многие согласились бы не иметь тела на том свете, отдать его на съедение стервятникам, белым червям и чёрным клещам, лишь бы сохранить то, что называется сознанием. Континуум света.
И я пошёл за ним, за этим континуумом, за пупом света.
Когда я вошёл в монастырь Драча, отец Иаков служил литургию. Он заметил меня и продолжил службу, как будто меня и не было. Казалось, он меня ждал и точно знал, в какой день и час я приду.
II. Графитный возлюбленный
СЕКСУАЛЬНОСТЬ — ЭТО ВСЕГО ЛИШЬ НЕУДАЧНАЯ БЕЛЛЕТРИЗАЦИЯ УТРАЧЕННОЙ ДЕТСКОЙ НЕВИННОСТИ И ВЕРНОСТИ.
ЛЕЛА
Я знала, что он собирался убить её, потому что он знал, что она ему изменяет. Но я не знала, что буду единственным свидетелем убийства. Я увидела через окно случившееся несколько минут назад. Моё окно выходит прямо на их французский балкон, именно там и произошло убийство. Это произошло, когда я ела фрукты.
Теперь мне ничего не остаётся, кроме как позвонить по номеру 192. И сообщить об увиденном. А я всё видела: стояла и смотрела, но смотрела, как будто я кто-то другой, а не я, и поэтому я буду говорить о себе так, как будто я кто-то другой, а не я. Я буду говорить о себе так, как если бы я была Лелой.
Они снова ссорились, как всегда. Обычно были видны только движения без голосов, только бесшумное открывание ртов, широко распахнутые глаза и обезумевшие лица. Но теперь балконная дверь была открыта. Он обвинял её в неверности, она кричала, чем-то кидалась и говорила ему, что он сошёл с ума, что его нужно лечить. В разгаре ссоры мужчина внезапно закрыл двери балкона, и Лела больше ничего не слышала. Но зато она видела: мужчина вдруг схватил со стола кухонный нож, девушка побежала направо и исчезла из балконной рамки, а потом увидела, как он с ножом в поднятой руке бежал навстречу тому, кого она уже не видела. Леле показалось, что раздаются приглушённые женские крики; тарелка с фруктами выпала у неё из рук и разбилась вдребезги. Потом она увидела: в кадр влетает уже окровавленный кухонный нож (очевидно, мужчина отбросил его от себя); как в замедленной съёмке ударяется о паркет, с него разлетаются капли тёмной крови (боже мой, Лела, как ты могла разглядеть эти детали, ведь ты близорука и носишь линзы семь диоптрий?!), нож отскакивает ещё несколько раз, потом ударяется о горшок с фикусом, вертится на полу, описывая полукруг, и наконец замирает. Сразу же после этого в кадре окна, словно это экран какого-то кинотеатра, снова появляется человек, он идёт спиной вперёд, нагнувшись: он явно что-то волочит. Наконец, в кадре появляется труп той девушки: на белой блузке, прямо возле груди, расплывается красное пятно. Мужчина, который тащит тело, отпускает её ноги, они падают на пол, а она остается неподвижной. Потом мужчина с безумным выражением лица прилипает к окну, обводит взглядом здания вокруг, выискивая непрошеного свидетеля; Лела прячется в простенке, и когда она снова выглядывает краем глаза, то видит: занавеска на их французском окне уже опущена!
Она подбегает к столу и хватает мобильный телефон. Только тогда она слышит то, что повторяется изо дня в день: в соседней квартире, в которой недавно поселился неизвестный жилец, раздаётся кричащий от животного наслаждения женский голос; это явно женщина, оседлавшая волну Венеры, которая бесконечно обновляется, всё сильнее и сильнее и, наконец, разбивается о твёрдую скалу, превращаясь в белую пузырчатую пену. Одна умерла, другая умирает. Одна большой смертью, другая оргазмом, la petite mort.
Вот что видела и слышала я. Но как будто кто-то другой.
* * *
Двое полицейских поднимались по лестнице. Остановились на площадке первого этажа и посмотрели на меня. Я показала им дверь. Полицейский позвонил в звонок, но звонок не работал; поэтому он постучал очень громко. Никто не ответил, и полицейский снова загрохотал по двери, на этот раз кулаком.
Ничего не происходило. Полицейские посмотрели друг на друга, а потом на меня.
— Ссорились каждый день — оправдывалась я, как бы беря тем самым на себя ответственность за то, что никто не открывает, и как бы убеждая полицию, что я не сумасшедшая. — И ссорились всегда одними и теми же словами — добавила я, как будто ставя гири на свою чашу весов, на которой сидела я, тогда как на другой поместились два тяжёлых полицейских. — Он думал, что она ему изменяет, говорил, что по ночам слышит, как она тайно звонит кому-то…
И пока я это говорила, мне в голову пришла необычная мысль: «Ещё недавно я была кем-то другим, кто видел убийство. Как теперь, когда я стала собой, я оказалась в ситуации свидетеля того, что видела она, Лела? И разве не правы святые отцы, когда говорят, что мы страдаем за чужие грехи, что это нормально, и что мы должны чужие грехи принимать за свои, а свои за чужие никогда?»
В этот момент совершенно неожиданно дверь открылась, и появился мужчина. Он был в халате, с мокрыми волосами. Он удивлённо посмотрел на полицейских, потом на меня. Один из полицейских, который был старше по званию, повернулся ко мне, указал на человека и спросил:
— Это тот господин?
Я кивнула и отвела взгляд: не знаю, почему мне было стыдно, что он её убил.
Второй полицейский спросил:
— Как вас зовут?
— Нико — ответил тот.
— С вами в квартире была девушка?
Мужчина вопросительно посмотрел на них и сказал: «Да».
— Можете вы её позвать? — произнёс теперь старший, а у меня задрожали колени; я впервые в жизни столкнулась не только с убийцей, но и вообще с полицией.
— Конечно, — сказал мужчина в халате. — Нина, подойди на минуту! — крикнул он, и через несколько мгновений рядом с ним стояла девушка с мокрыми
