Он посмотрел поверх его плеча на воинов, что остались поодаль. Нахмурился, поняв, видно, что неспроста они здесь. Это не все, кто приехал с шаманом, в ближайшем перелеске прячутся остальные, и быстро прибудут сюда – стоит только знак подать.
– Я дал тебе время подумать, Ойко, – Лунег не стал пытаться пройти в дом. Так даже лучше. – Посему ответь, отдашь мне дочь в жёны?
Воин усмехнулся нехорошо. И говорить ничего не надо: не отдаст. Хоть сотню лет жди да мотайся туда-сюда по несколько раз за луну. В доме послышался голос жены Ойко: она, кажется, спрашивала, кто пришёл. Верещали дети. Проклятые собаки всё никак не унимались.
– Катился бы ты отсюда, шаман, – наконец выплюнул воин. – Мне больше тебе сказать нечего. И лучше бы тебе здесь снова не появляться. По-другому встретим.
Лунег кивнул, делая шаг назад. Он махнул своим людям, и пятеро из них отделились от отряда и двинулись к дому шаманки, что стоял на отшибе, за восточным холмом. Теперь слова её отца – пустой звук, хватит пытаться соблюсти хоть какие-то порядки. Не для того, видно, их племена родились, чтобы ни с того ни с сего дружбу заводить. Нынче Лунег себе жену силой заберёт, если по-хорошему отдавать не желают. И не хотел бы, может, снова застарелую вражду поднимать, но теперь без Таскув ему жизни нет. А значит, и выбора ему боги не оставили.
Ойко бросился было мимо него в первом порыве остановить зырян. Но Лунег перегородил ему дорогу. И хоть воин, верно, смог бы его одолеть, а и пальцем не притронулся. Брезговал, что ли?
– Я предупредил тебя, что будет, коли откажешься.
– Вы её там не найдёте!
– Спрятать решили? – Лунег усмехнулся и толчком в грудь остановил вновь рванувшего с места вогула. – Так найду всё равно. Найду и заберу.
В дверь выглянула Алейха, прищурилась от последних перед наступающей непогодой солнечных лучей. Всё же в мать Таскув красотой пошла – те же глаза узнаваемого разреза, слишком необычного для женщин рода Мось. И та же линия скул. Не зря в свое время прадед её прабабку полюбил, хоть встретились почти случайно и в те времена, когда союз вогулки и зырянина показался бы ещё более диким, чем теперь.
Алейха только вздрогнула, увидев, кого это утро привело к ним в дом, схватила мужа за плечо. Глаза её тут же наполнились слезами.
– Уходи Лунег, – роняя слова, точно тяжёлые камни, проговорил Ойко. – Нет здесь Таскув. И не достанется она тебе. На то воля богов.
Лунег пожал плечами, отворачиваясь.
– На всё моя воля.
Морщась от невыносимого собачьего гвалта, он пошёл прочь. Запрыгнул в седло и тряхнул поводом, перехватывая удобнее. Ойко так и стоял в дверях вместе с красавицей-женой, которая пряталась за ним, будто он в случае чего смог бы её защитить. Не сможет.
– Дом сжечь, – бросил Лунег подъехавшему к нему Ратегу. – Будут слишком сопротивляться, убейте.
Тот твёрдо кивнул и передал приказ другим. Тем временем проснувшиеся от шума вогулы выходили из своих изб под только-только начавшийся моросящий дождь. От него по телу даже под плотной одеждой пробегала дрожь. А может, снова давала о себе знать хворь, что пожирала Лунега уже несколько лун. Паульцы начали собираться у дома Ойко, галдя и возмущаясь. Что ж, тем хуже для них.
Он развернул коня и поехал по взрытой ногами и копытами грязи к дому шаманки. Воины остались позади, сдерживая вогулов, которые бросились было за ним – остановить! Выезжали из тени лиственниц другие зыряне: коль паульцы будут слишком негодовать и буйствовать, деревня пострадает вся, а не только дом Ойко. Но это всё равно. За спиной Лунега сильное и многочисленное племя.
Он взобрался на восточный холм, обогнул его по плечу и выехал к одинокой избушке Таскув. Отправленные сюда раньше воины околачивались без дела во дворе: дверь уже выломали, и внутри, видно, и впрямь никого не оказалось.
– Её там нет, – подтвердил нерадостную мысль один из воинов. – Что дальше делать?
Лунег самолично заглянул в избу, потрогал угли в очаге: совсем холодные, даже чуть отсыревшие. Значит, шаманка ушла отсюда уже несколько дней назад.
– Возвращайтесь в паул и выясните, куда она делась.
Воин кивнул, выслушав, вышел на улицу и скомандовал остальным. Через пару мгновений их и след простыл, а грохот копыт стих, бросив между растущих кругом лиственниц тихое эхо.
Лунег чуть погодя тоже вышел наружу и встал под навесом. Закрыл глаза, прислушиваясь не ушами, но нутром. Каждое бревно в стенах, каждая доска порога хранила силу Таскув, живительную и сладкую, словно дикий мёд. Жаль, её слишком мало здесь: не насытишься. И помочь сдержать хворь она не поможет. Лунег всё ж втянул её, сколько смог – словно целебным зельем рану намазал. На миг полегчало. Глядишь, даже к ночи не будет чёрной рвоты и смертной дурноты при виде пищи на привале.
Прадед наградил его скверным наследием. Умер он от того же недуга, что пожирал теперь нутро Лунега, ещё молодым, успев, правда, нажить детей. Деда и отца рок миновал, а вот на правнуке отыгрался в полную силу. И лет-то ему всего ничего: лишь недавно двадцать пять зим минуло. И силой шаманской боги не обделили, даже отмерили сверх положенного. А вот здоровья, словно в насмешку, не дали.
До недавнего времени хворь молчала. А теперь грызла его изнутри, точно голодный пёс – кость. И есть ему не хотелось, и с лица да тела спал которую седмицу. Говорят, от той болезни не излечиться, проникает она своими ростками по всем кишкам. Но знал Лунег, что прадед его пытался её победить. Помочь ему могла в то время Ланки-эква, сильная шаманка и целительница. Да только непросто всё оказалось. Чтобы насовсем хворь унять, он должен был её дух забрать, выпить, как снадобье – во время особого ритуала – вместе с девичеством. Но слабину дал, потому как любил. А она сбежала от него, как узнала обо всём. Скрывалась среди родичей много зим, а после и не нужно стало: умер прадед.
Но Лунег не собирался разделять его участь. Как бы Таскув ни была прекрасна, а своё он заберёт. Только найти её осталось. Раз по-доброму договориться с вогулами не вышло, так тому и быть...
Полыхнула в пауле изба Ойко, заметались люди, словно букашки на нагретом солнцем пне. Мелкий дождь не смог затушить пожара, только продолжил тихо рыдать над свалившимся на вогулов горем. Лунег с холма, смотрел на их панику и попытки спастись, не чувствуя сожаления и раскаяния. Отгорели они давно, смылись болью, которую он вынужден был терпеть каждый день.
Скоро вспыхнул и другой дом, за ним третий. Паул умирал. Тёмная вереница зырянских воинов расплескалась по дворам, сея смерть. А затем, натешившись, покинула разорённое селение. Дождь унялся, растворилась над лесом туча, а солнце уже подкатилось к полудню, слепя уставшие глаза. Затекли без движения ноги, но Лунег не сходил с места, почти завороженно наблюдая бесчинство своих людей.
Малый отряд поднялся к нему, когда весь паул охватили пожары, которые казались с высоты холма не более чем кострами.
