колесо… Но уже возвращаются мальчики.
— Все здесь?
— Ага.
— Ну и как было?
— Здорово!
— А на чертовом колесе катались?
— Еще нет…
Люди стоят, ждут. При входе у всех проверяют билеты. Колесо подымает в… люльках, что ли, тех, кто уже сел. Люльки покачиваются в воздухе. Ожидающим говорят: «Детям одним нельзя». Потом колесо начинает крутиться. И все вертится вместе с крутящимся колесом…
Еще один вопрос гостя:
— А взрослые?.. Люди, у которых есть дети?.. Или те, что с детьми работают?.. Ведь взрослые…
Сядем-ка в люльку, гость. Чертово колесо крутится. Оно отражается в глазах детей, как в темных маленьких зеркалах. Крутилось бы колесо чуть помедленней, можно было б присмотреться к этим детям, которые стоят в полумраке, задрав головы.
Перевод К. Старосельской.
Из книги
«В городке, который точно сад из сказки Андерсена…»
Перевод К. Старосельской.
Бенгоро
Петух из дома напротив разбудил мальчика чуть свет. Мальчик встал — посмотреть, какая погода. Петух, видно, выбрался из курятника, а может, его позабыли там запереть. Сидел на заборе. Перья блестящие. Заря возвращала им краски, но глаза петуха еще затягивала белая пленка.
Вдруг мальчик увидел цыганский фургон. Воз приближался быстро, но совершенно бесшумно. Мальчик поковырял пальцем в одном ухе, в другом, подпрыгнул на одной ноге — не помогло. Хотя кузнечики и комариный звон уже были слышны. На передке воза сидели цыган с цыганкой, за оконцем промелькнули кудрявые головы, сзади дремал цыганенок. Головой он прислонился к желтой стенке фургона. Смуглые ноги болтались над землей.
— Ц-цу… ц-цу… — тихо понукал цыган лошадь. Лошади на копыта надели большие полотняные лапти. Колеса фургона тоже были обмотаны тряпками.
Через минуту фургон исчез в тумане, подымавшемся от реки. И петух куда-то сгинул. Рассвет был красный, как кровь птицы.
Люди потом много говорили о проехавших цыганах. Давно никто не видал цыганского воза. Его появление — как появление кометы войну — предвещало скорый конец войны.
Цыгане забрались в глубь леса. Все мальчишки быстро об этом проведали. Одному из них цыганка, которая вечером подошла прямо к садам, пообещала показать какую-то невиданную штуку за сахар, соль или на худой конец за черный «пайковый» хлеб.
Немножко хлеба ребята стащили дома, еще у них было несколько таблеток сахарина. Утром отправились в лес. Вообще-то им ходить туда запрещалось — в людей, которых видели на дороге, ведущей в лес, случалось, стреляли. Так что из дому смылись незаметно, шли через ольшаник, потом по торфяному болоту. Там по щиколотку стояла теплая вода. Дерн под водой прогибался. Из-под него выскакивали пузырьки воздуха и щекотали пятки.
В самом лесу было уже безопасно. Немного кололись сухие ветки. Ребята ходили, искали, боялись, что заблудятся. В лесу они бывали очень редко. Там приятно пахло, мухи были побольше домашних, с брюшками в мелкую черно-белую шахматную клеточку.
Цыганка появилась совершенно неожиданно. Сзади, тихо-тихо.
— Чего тут у вас?
Мальчики оробели, отвечали вежливо, хотя цыганка эта была совсем еще девчонка. Она взяла хлеб, прикинула на ладони.
— Мало, — сказала.
Тут появилась вторая цыганка, постарше, о чем-то они поговорили. Вторая, взрослая, похвалила, что принесли.
— Не видели, никто поблизости не крутился?
— Нет.
— А вы не проболтаетесь?
— Мы?!
— Подождите, я вам погадаю.
Гадала она по картам, знала все. Мальчики стояли кружком, почесывали ноги, молча слушали. Война должна была закончиться, а их ожидало счастье и богатство, но при условии сохранения тайны, иначе могла случиться страшная беда.
— Не верите? — спросила цыганка.
Ребята верили. Тем не менее она велела им начертить крест на маленьком светлом островке песка среди травы и капнуть на этот крест кровью. Достала ножик, кончиком уколола одного в руку, он даже не дернулся, не вскрикнул. Красная капелька медленно вспухла на ладони, оторвалась, впиталась в песок. Песок в том месте стал рыжий, как лисья шерсть.
Начали копать; под слоем песка оказалась земля, вся в путанице корней. Рыли палками, выгребали руками. Земля забивалась под ногти. Ямка понемногу углублялась.
Цыганка сидела с сигаретой в уголке рта, смотрела на них из-под сощуренных век. Затянулась в последний раз, окурок был маленький, но она его не выбросила.
— Не умеете, — сказала.
Встала, запустила в яму обе руки, шарила-шарила и вдруг подняла одну руку. На ладони лежала небольшая фигурка. Не то из вара, не то из черной свечи. (Хотя свечи, они ведь белые.) У фигурки были красные сверкающие глазки, кривые рожки. Толстые, какие-то клеклые руки сложены на животе. Сзади торчал хвостик из черного конского волоса. Мальчики попятились.
— Бенгоро, — сказала цыганка, тоже как будто испугавшись и удивившись, — большая беда неподалеку.
Самый маленький из ребят захныкал:
— Не хочу. Зачем мы сюда пришли…
Цыганка задумалась. Может, попробовать Бенгоро этого едой задобрить? Еда нужна, хлеб, сало, яйца. Сытый он спокойный. Никому не рассказывать. А его закопать. Он под землей бродит, где ни вздумается, и сулит беду.
— Чего-нибудь мы принесем, — пообещали мальчики.
— Только помните: никому ни словечка, а то никакая сила на свете не поможет.
Земля была горячая. Обратно шли лесом, по болоту, лугами, краем садов. Боялись ребята маленького цыганского черта. Еще больше боялись, что родители, или бабки, или тетки узнают про недозволенный поход в лес и отлупят. Никому ничего не сказали.
Комендантский час считался с восьми. Спать люди ложились рано. Ночью часто просыпались. Дети лежали в постелях, мокрые от пота. Тоже просыпались. Иногда, просыпаясь, кричали.
Один из мальчиков, которые ходили в лес, проснулся от внезапно накатившего страха. Однако никакой Бенгоро из темного угла не вылезал. Не мог он сюда добраться.
Очень тихо было в ту ночь.
Издалека, с улицы, донесся стук подкованных сапог. Шаги — уверенные, неторопливые — на минуту стихали и снова раздавались. Видно, те, что шли, останавливались.
Мальчик на цыпочках подошел к окну. Окно заслоняла черная бумажная штора, но сбоку осталась щель. Мальчик эту щель сделал пошире. Перед домом остановилась фигура в смоляном мундире. Рядом — трое в касках, с автоматами на изготовку. Черный упер руки в бока. Задрал голову к луне, которая светила откуда-то из-за дома, фуражка, выгнутая как седло, съехала на затылок.
— Богородица, пресвятая Дева, я никогда не буду врать, буду слушаться старших, упаси меня от беды, — молился мальчик.
Сердце, казалось, росло у него в груди, давило на желудок, пол под ногами стал теплый и потный.
На улочке было светло почти как днем, только совсем пусто. Даже травинки в щелях тротуара не колыхались. Мальчик вдруг подумал, что его видят с улицы, хотя нет, это было
