и то же время. Один из них, хронист Георгий Синкелл, конечно, не был астрологом и демонстрирует мало почтения к науке египтян и халдеев. Он цитирует Птолемея, причем как его «Подручные таблицы», так и «Альмагест»[204], однако неизвестно, пользовался ли он ими в Константинополе или в Палестине, где прежде жил и, вероятно, изучал квадривиум[205].
Другое имя, которое приходит на ум, — Иоанн Грамматик. Он появляется в источниках впервые как член комиссии, созданной Львом V для пересмотра вопроса об иконах. Это разбирательство, результатом которого стал иконоборческий собор 815 г., положило начало карьере человека, ставшего гением Второго иконоборчества. Подробности его восхождения хорошоизвестны[206]. Иоанн впервые упоминается как чтец и монах монастыря Одигон[207]; впоследствии стал игуменом монастыря святых Сергия и Вакха. Хотя ему не хватило голосов для того, чтобы сменить на кафедре вынужденного уйти в отставку патриарха Никифора, он оставался доверенным лицом императора Льва V и сменившего его Михаила II Травла, который сделал Иоанна наставником своего сына Феофила. Став императором в 829 г., Феофил наградил Иоанна титулом синкелла, после чего тот смог осуществить свое желание взойти на патриарший престол, что и сделал в 837 или 838 г., став последним и самым известным патриархом-иконоборцем.
Что Иоанн был ученым, — по представлениям своего времени, — свидетельствует его эпитет Грамматик (γραμματικός), заставляющий вспомнить об Иоанне Филопоне, и тот факт, что именно ему было поручено просмотреть рукописи во всех библиотеках Города в поисках текстов, которые могли бы оправдать возвращение к иконоборчеству[208]. Однако мы плохо осведомлены о его научном образовании. Ни одно из сочинений Иоанна не сохранилось целиком, а что касается его богословской мысли, то у нас есть лишь три фрагмента текста, на который ссылались в своей полемике иконопочитатели, опровергая его в двух «Антирретиках»[209]. Иоанн Грамматик излагает в нем три тезиса против использования священных изображений:
1) Сошествие Бога во плоти для просвещения чистых и верных духом отменило «загадки и символы», которыми Он предвозвещал истину: Христос, Который назвал себя Светом миру (Ио 8, 12), дает возможность увидеть в свете Отца свет незаходимый.
2) Только словами (λόγοι) можно определить идею (ἐπίνοια) уникального качества конкретного существа; визуальное понимание не приносит здесь никакой пользы.
3) Нельзя доверять неодушевленным и неподвижным произведениям (ἔργοις ἀψύχοις καὶ ἀκινήτοις) изображение оживляющего движения (τὴν ζωτικὴν κίνησιν), которое есть источник разумного; «чудовищная» живопись не имеет ничего ни от разума, ни от знания того, кого она изображает.
Издатель этих фрагментов Жан Гуйар настаивает на отсутствии здесь оригинальности и строгости аргументации, которую он возводит «к типичному иконоборческому постулату собора в Иерии-Влахернах 754 г.: истинный образ должен ограничиваться идентичностью, а Иоанн сказал бы — определением»[210]. Можно добавить, что иконоборческий собор 815 г., для которого Иоанн Грамматик, несомненно, и готовил свое досье, в основном повторяет формулы собора 754 г.[211] Напомним также, что патриарх Никифор в своих «Антирретиках» опровергает тезисы Константина V, как будто позднейшие иконоборцы, включая Иоанна Грамматика, не внесли ничего нового[212]. Однако следует отметить, что, хотя три этих фрагмента повторяют принцип, лежащий в основе любого отказа от священных образов, они отличаются от обычных споров такого рода двумя конкретными деталями: избегают темы иконы Христа, а, соответственно, и христологии; совсем не затрагивая вопрос о соотношении образа и прообраза, полностьюигнорируют понятие и концепцию образа и предлагают в качестве единственной метафоры, применимой к Богу, метафору света, интерпретируемую лишь посредством слова и разума (λόγος)[213]. Следует ли считать эти фрагменты намеком на мысль ограниченную или радикальную? Последняя интерпретация подкрепляется еще одним интеллектуальным измерением Второго иконоборчества, которое до сих пор не было известно и о котором мы поговорим ниже.
Помимо этих остатков богословских споров, все, что мы знаем о культурном уровне Иоанна Грамматика, известно из нападок его врагов-иконопочитателей. Еще до его патриаршества Феодор Студит сравнил Иоанна с Яннисом, магом фараона, а Мефодий[214], будущий патриарх, назвал его «магом-прорицателем» (μαγομάντις)[215]. Ставший патриархом после низложения Иоанна в 843 г. Мефодий, вероятно, был автором канона на восстановление икон[216]. В этом песнопении Иоанн и его собратья неоднократно подвергаются нападкам, а восьмая песнь специально критикует Иоанна[217]:
«Разрушились чудеса и гадания христоборца (Χριστομάχου), ведь он оказался равным эллинам, хвастаясь их сочинениями, которые справедливо были осуждены голосами праведников.
Тайные, профанные и душевредные твои учения какой язык может поведать? Или пророчество твоего чревовещания, о лжеименный Иоанн, предтеча антихриста сатаны?
Не должно тебе было называться таким именем, о беззаконный, но скорее Пифагором, Кроносом, Аполлоном или кем-то другим из богов, чьей жизни ты ревностно подражал, наслаждаясь их развратом».
Опровержение Иоанна, содержащее только что рассмотренные нами фрагменты, должно относиться к тому же времени: его заголовок называет экс-патриарха «ересиархом и леканомантом»[218]. Он упоминается как леканомант и в «Житии Феодора Студита» авторства Михаила Студита (после 868 г.)[219] и в Synodicon Vetus (кон. IX в.)[220].
«Житие императрицы Феодоры» (после 867 г.) и «Хроника» Георгия Амартола (возможно, намного более ранняя) характеризуют Иоанна как «предводителя фракции, а точнее предводителя прорицателей и демонов, поистине нового Аполлония или Валаама, явившегося в наши времена леканоманта и ужасного толкователя всякого богомерзкого дела и колдовства»: именно от него несчастный Феофил научился грамоте и сам стал орудием дьявола[221]. В другом месте Георгий Амартол называет Иоанна «новым Яннием или Симоном [Магом], знаменитым своим гаданиям по чашам, колдовством и постыдными делами»[222]. Хронист имеет в виду в первую очередь влияние Иоанна на Феофила в концецерковной карьеры. Другие авторы напоминают о начале этой карьеры, когда он использовал предсказания, чтобы снискать расположение Льва V и склонить его к иконоборчеству. Согласно «Посланию трех патриархов и Иоанна Дамаскина к Феофилу», Иоанн, тогда скромный чтец низкого происхождения в монастыре Одигон, якобы сошелся с некоей женщиной-чревовещательницей, обладавшей пифоновым духом, чтобы она дала пророчество о восшествии на престол Льва и предсказала ему тридцатилетнее правление при условии, что он откажется от икон. Одновременно эта женщина посулила Иоанну большое будущее. Затем другие амбициозные юноши явились ко Льву, ставшему императором, чтобы ободрить его с помощью различных пророчеств[223], но Иоанн, «предтеча антихриста, … лжепророк Валаам» вместе со своим товарищем Антонием Кассиматой, митрополитом Силея, оставался влиятелен при этом государе: они были «новыми Яннисом и Ямврием, колдунами, магами
