сахаром. — Добрый чай, аглицкий.
— Ничего в жизни так страстно не желал, — устало улыбнулся Войцех, — спасибо, братец, выручил.
Он порылся в сумке, где отыскалась короткая трубка и жестяная коробка леденцов-монпансье.
— На вот, ребятам раздай, — Войцех протянул коробку Окуневу, — пусть побалуются.
Он с сожалением повертел трубку в руках.
— Табаку-то я и не припас.
— Нашим, солдатским, не побрезгуете, ваше благородие? — осведомился вахмистр, доставая из кивера потертый кисет. — Забористый.
— Ты что же, всерьез меня за «ясновельможного» держишь? — рассмеялся Войцех. — Давай уже. И спасибо за службу, братец.
— Рад стараться, ваше благородие! — залихватски отрапортовал Окунев.
Напившись чаю и выкурив пару трубочек крепчайшего самосада, Войцех завернулся в серый походный плащ и мертвым сном проспал у костра до самого рассвета. Разбудил его звонкий голос трубы. Нетерпеливый Кульнев приказал переходить Дриссу.
Узкая дорога от Дриссы к Боярщину отлого поднималась среди топких болот, поросших густым кустарником и мелким лесом. Впереди отряда, как всегда в беспорядке, ехали бородатые казаки в чекменях, до Войцеха, ведущего взвод по плотине эшелоном, доносились их громкие голоса. Вслед за казаками двигались четыре конных орудия, пехота замыкала строй.
Небо еще серело, утонувшее в низких облаках солнце никак не решалось показаться из своей розоватой перины, от болота тянулись удушливые испарения. Впереди послышались крики, кто-то из пехотинцев оступился, и вся колонна задержалась на пару минут, ожидая, пока незадачливого солдата вытянут из топкой грязи. Сырость забиралась под доломан, под пропотевшую с ночи рубаху, волосы неприятно липли к влажному затылку. Войцех поморщился, и Супостат, угадавший настроение седока, ответил ему тихим недовольным ржанием.
Впереди загремела канонада, затрещали ружья. Казаки, поднимавшиеся к Боярщину, были встречены огнем неприятельской артиллерии, расставленной на высотах перед селением, и отброшены назад. Кульнев, полагая, что перестрелкой французы лишь желают выиграть время, послал на подмогу казакам остальную кавалерию и конные орудия. Эскадроны рысью выехали из леса, орудия, своротив с дороги на небольшую поляну, открыли огонь по неприятельской позиции, на гребне которой показались до того не замеченные французские войска.
Войцех, зажатый со своим взводом на узкой плотине, по которой нельзя было пройти иначе, как по три, с ужасом осознал всю серьезность положения. С командных высот у Боярщина по казакам били искусно замаскированные орудия. Французские егеря, скрытно пробравшись к обеим сторонам дороги по болотистому лесу, открыли огонь по всадникам почти в упор. Сойти с плотины не представлялось никакой возможности, лошади вязли в густой грязи, высоко поднимали ноги, двигаясь медленным шагом.
Прежде чем наступавшие успели опомниться, три конных орудия были подбиты, казаки, сметенные ружейным огнем неприятеля, кинулись бежать. Сзади на кавалерию, застрявшую на узкой тропе, напирала ничего не подозревающая пехота. Со всех сторон раздавался треск ружейных выстрелов. Конница попала в засаду.
Кульнев, собрав своих людей, попытался прорваться вперед. Дорогу загородили убитые и умирающие, лошади шарахались от барахтающихся в грязи раненых, сползая с дороги на топкую обочину, вязли в болоте.
Войцех, со своим взводом в числе первых успевший выскочить на поляну перед Боярщиной, спешно разворачивал гусар в отступление. Они отходили последними, под огнем неприятеля. Рядом с дорогой, из-за кустов показался один из французских егерей, и Шемет разрядил свой пистолет ему прямо в лицо, с пяти шагов. Пуля разворотила стрелку левую щеку, и он упал, захлебываясь в грязной жиже.
— Держать строй! — хрипло скомандовал корнет. — Марш-марш!
Колонна находилась в полном наступлении. Роты, успевшие перейти Дриссу по мосту, закреплялись на высотах, другая часть, опрокинутая неприятелем в реку, спешила выбраться на берег. Восемь орудий, подошедших от генерала Сазонова, уже развернулись на позиции, Гродненский полк, наконец, завершивший маневр, был назначен им в прикрытие.
— Это хуже, чем под Оровайсом! — воскликнул Кульнев, подъехавший к подполковнику Ридигеру.
Действительно, части Удино, раньше русских успевшие перейти реку, уже обходили позицию авангарда с флангов, в то время, как главная колонна спешила по плотине на позиции фронтом.
— Друзья мои! Вперед, за мной! — отчаянным, охрипшим голосом воскликнул Кульнев. — Победить или умереть!
Гродненский полк, ведомый Кульневым и Ридигером, помчался вперед, врезавшись в обходившую французскую колонну всей массой своих эскадронов. Бешеный напор всадников, кипящих яростью за поверженных в засаде товарищей, местью за нанесенное поражение, смял неприятеля, очищая позицию от наседавших войск Удино.
Войцех, на полном скаку врезавшийся в пехотные ряды, рубил с коня, не глядя, не останавливаясь. Сабля взлетала и опускалась в его руке, кровь кипела, алая пелена ярости застилала взор. Сеча кипела вокруг него, штандарт дважды падал с убитыми под ним унтер-офицерами, пока Окунев не подхватил его, не понесся вперед, врубаясь во вражеские ряды.
В это время авангард, теснимый неприятелем, был принужден продолжать отступление. Орудия снялись с позиции, и снова спасение отряда было вверено Гродненским гусарам. От полка рассыпалась густая цепь фланкеров, частыми атаками сдерживавшая наступление пехоты. Но с фланга показалась конница Думерка. Заметив слабое прикрытие конной батареи, кирасиры устремились к орудиям. Гусары в едином порыве бросились на нового врага, завязалась отчаянная свалка.
В тяжелом бою кирасиры были отброшены, и полк, составлявший арьергард Кульневского отряда, продолжил тяжелое отступление. Кульнев спешился, и пошел, вместе с Ридигером, в последних рядах полка. Шеф остановился всего на мгновение у одного из орудий, чтобы отдать приказ, когда шальное ядро, залетевшее от неприятеля, ударило в него, оторвав обе ноги выше колена. Истекающий кровью Кульнев рухнул на землю, последним движением срывая с груди Георгиевский Крест, который он вложил в руку Ридигера.
— Увезите его! — слабеющим голосом сказал Кульнев. — Пусть неприятель не знает, что убил русского генерала.
Труп Шефа подхватили на руки гусары и понесли к пехотной колонне, где находились санитарные фургоны.
Между тем кирасиры Думерка, до того отброшенные полком, не замедлили вернуться. Заметив приближающихся латников, Ридигер воскликнул:
— Братцы, отомстим за нашего начальника!
Не дожидаясь команды, полк ринулся в бой. Мчащийся к батарее неприятель был принят в сабли, опрокинут и изрублен взбешенным полком. Войцех, одним из первых ворвавшийся в ряды кирасир, рубил врага с лютой, неистовой яростью, словно заговоренный уворачиваясь от встречных ударов. Кровь алыми каплями орошала его побледневшее лицо, затекала в рукава доломана, густыми дорожками сбегала по кривому клинку. Крики умирающих тонули в лязге сабель, пощады не было никому. Да и не услышал бы он воплей о пощаде, алая пелена застилала его взор, и клинок алой молнией пылал в окровавленной руке.
Горы трупов, множество коней, скачущих без всадников — таков был ответ полка на смерть своего командира.
В это время подошедший корпус Витгенштейна со свежими
