В ту ночь в номере отеля «Ренессанс Хилтон» я перелистал «Молитвенник» и нашел более сорока прямых указаний на Бога Одиночества, не считая множества неопределенных отсылок, включая и ту молитву, которую показал мне Роуэн: она была написана с целью помочь одной молодой домохозяйке из Першинга — той самой, что оставила на прилавке Терезиного магазина журнал с моим объявлением, — собраться с духом и избавиться от брака, заключенного когда-то по расчету. Я перечитал молитву, надеясь вспомнить, о чем думал, когда писал ее:
Молитва
для помощи Элизабет Элко в бракоразводном процессе
Полночь — час странного водительства.
Оспины алмазных звезд сверкают на упругой черной коже,
и змеи штопорами ввинчиваются в землю,
ища добычи теплой в крохотных кармашках глубины,
прорытых теми, кто не имеет ни глаз, ни слуха, ни души,
сокровищами чистого белка.
Волчьи духи воют на перевалах,
и ветер к ним доносит
запах не добычи, а бензина.
Дьявол убивает Африку.
Все это знают те, кто молит
о судьбе не столь определенной,
о свободе от старых обещаний,
данных в минуту боли,
от брака, скисшего и пожелтевшего,
как молоко, забытое в картонке,
от жизни, в которую ты втиснута,
как клипера модель в бутылку,
где нет теченья и не нужен парус, —
вот истинный прообраз твоей жизни.
Тиграм, что под конец придут
и унесут тебя, твою пронизав душу
сквозь ковер Вселенной, подобно нити из огня, —
им ведь безразлично, что у тебя на сердце,
чем жертвовала ты, о чем мечтала.
Больше состраданья у зимы или кинжала, чем у них.
Взгляни наверх, сквозь лиственную сетку дней,
туда, где Бога нет, такого даже, что влюбленных разлучает
движением мизинца одного, того, чей ноготь изукрашен черным.
Молись о том, чтоб было знать дано то, что и так ты знаешь,
как если бы то знанье молнии писали на полотне небес.
Молись о том, чтоб снова устремиться в мир,
покинув мини-вэн, застрявший в пробке,
и убивающие душу счета по закладным.
Молись об этом в час водительств странных,
когда мужчины в кондиционированном рае бара
следят как завороженные за бейсболом, политиками и войной,
а фар лучи, пронзив небытия темницу,
касаются зверушки юной, вышедшей из лунных теней,
и, в камень превратив ее, дают ей облик,
угодный ветрам и волшебству, измученным навеки
недвижностью ее уснувшей крови.
Молись, чтоб в чашу твоего вина
единая хоть капля истинного счастья пала.
Я попытался убедить себя в том, что память меня подводит и на самом деле молитва для Элизабет Элко была написана уже после встречи с человеком из Ногалеса, но прекрасно помнил, как мы с ней беседовали под флагами, оставшимися с четвертого июля. Тогда я, по примеру Роуэна, попробовал сделать вид, будто это простое совпадение. Сколько в Америке найдется людей, которые щеголяют выкрашенным черным лаком ногтем мизинца. Сотни, если не тысячи. И значить это может все, что угодно: членство в какой-нибудь банде, или приверженность к сексуальным практикам определенного рода, или, наконец, обыкновенное самомнение. И все-таки странная робость этого человека, его манера говорить полунамеками… И хотя мой Бог Одиночества ни в одной из молитв и рта не раскрыл, я, перечитав их все и проследив черты нарисованного мной характера, увидел, что если бы он заговорил, то скорее всего именно так, как тот человек из Ногалеса. Это соображение навело меня на более чем невероятную мысль: если молитва и впрямь, как я полагал, обладает силой физического воздействия и действует на квантовом уровне, приводя к небольшим изменениям реальности, то разве не мог я пробудить к жизни или даже создать какое-то малое божество, сотворив в своих молитвах нечто вроде формы, в которую натекла божественная составляющая Вселенной? Идиоматические механизмы религии и сказки, желания, целенаправленной воли, молитв, заклинаний, — принимая во внимание все то, что известно о способности разума контролировать тело, разве так уж смехотворно будет предположить, что моя без малого десятилетняя сосредоточенность на новом стиле и Боге Одиночества могла породить чудесную возможность, приоткрыть в завесе бытия маленькую дырочку, сквозь которую четко сфокусированный луч, направляемый мною в несозданное, проник и вызвал к жизни язвительного темноволосого человечка с обвислыми усами? Невероятные мысли, и все же я никак не мог от них избавиться, и когда позже в тот же вечер позвонил Терезе, то, вышагивая взад и вперед по номеру отеля, рассказал ей все о Роуэне, о черном ногте и обо всем прочем и спросил:
