К моему удивлению, после передачи Роуэн пригласил меня выпить кофе, и пока мы сидели в закусочной, созерцая тоскливую зимнюю перспективу Вудвард-авеню — корка серого снега у обочины, машины противно шелестят шинами по слякоти, на тротуарах толкаются неопрятного вида трудяги, которые спешат куда-то под бетонно-серым небом, подняв воротники, — я сказал ему, что он здорово мне подгадил.
Он искренне удивился и ответил:
— Вы так думаете? Скорее наоборот, ваши поклонники уже все телефоны в студии Седьмого канала оборвали, требуя моей крови. — Его рука с вилкой замерла, не донеся кусочек еды до рта. — Со времен Войны в заливе телевизионная журналистика полетела в тартарары. Теперь никто не анализирует проблемы, их просто подают в экологически безопасном формате, и все. Или сводят в студии новоявленного героя с мерзавцем и предоставляют им выяснять отношения. Полагаю, публике так интереснее. — Он отправил кусок в рот, прожевал и проглотил. — Я — ученый. А это, в глазах большей части телезрителей, автоматически превращает меня в мерзавца.
— И все равно вы хорошо надрали мне задницу.
— Я просто высказал свою точку зрения. По-моему, это не называется «надрать задницу». — Он шумно отхлебнул кофе, поморщился. — Все дело в том, Вардлин… Кстати, у вас довольно необычное имя. Никогда раньше такого не слышал.
— Моего отца звали Вард, а мать — Линн. Работяги из южных штатов часто такими штуками балуются.
Он засмеялся и сказал:
— Так вы, значит, из синих воротничков?
— Белая рвань… Синие воротнички… Как ни назови.
— Все дело в том, — продолжал Роуэн, — что вы не похожи на типичных мошенников, с которыми я обычно встречаюсь на таких шоу. Вы сами верите в то, что говорите. Вы, может быть, даже честный человек.
— Странно, что вы так сказали. Я тут как раз подумывал недавно, а не вешаю ли я лапшу всем на уши. Маленькие такие сомнения.
— Говорят, только честный человек способен признать, что он лжец.
— Звучит до смешного верно, но я не знаю.
Роуэн улыбнулся и взялся за следующий кусок.
— А скажите, персонаж из ваших молитв, Бог Одиночества, — откуда он взялся?
— Это просто мультяшный герой. В тюрьме мне было одиноко. Вот я и начал персонифицировать одиночество. А теперь использую его потому, что иногда не могу без него обойтись. Может, все дело в том, что большинство людей, которые заказывают мне молитвы, тоже одиноки.
— Вы нащупали целую демографическую проблему. Одинокие. Не в бровь, а в глаз. — И Роуэн раздраженно отпихнул от себя тарелку, как будто ее содержимое было ему не по вкусу. — Да вы хоть сами понимаете, насколько он необыкновенен, ваш успех?
— Мой редактор говорит, что я издательский феномен. — Я усмехнулся. — Как тот парень, который написал «Мужчин с Марса».[21]
— Очень слабое сравнение. Понимаете вы это или нет, — а я, поговорив с вами, склонен считать, что не понимаете, — но вы основали новую религию. Этот болван Майкл Куинард преподносит вас как нового Иоанна Предтечу. Прокладывающего путь для того, кто придет. Тогда как вы…
— Прошу меня простить, — сказал я, — но ничего подобного не происходит.
— Нет? Так почему же тогда организованная религия так яростно ополчилась против вашей книги? Потому, что им страшно. Практичность вашего подхода притягательна. Ваша книга отвечает духовным запросам тех, кто никогда не ходил в церковь, и уже начинает переманивать обращенных. Вы всего несколько недель путешествуете по стране, а ваш культ уже сложился. Взять хотя бы вардлинитов. Я обнаружил сотни веб-страниц о вашей книге. «Тайм» и «Ньюсуик» вас уже заметили, полагаю?
— Ага. Но они не столько пишут обо мне, сколько пользуются моей книгой, чтобы показать, какое дерьмо вся наша культура. Это мне нравится. Болтают обо всем понемногу — о войне, о наркотиках, о нищете, о никчемном образовании, но при этом попадают в цель.
— Это не имеет значения. Ваша фотография на обложке. Вот что важно. Вы — харизматическая личность, мистер Стюарт. Ваша история неотразима. С точки зрения религиозной традиции, вашим предшественником является Савл из Тарсуса, жестокий человек, которого посетило спасительное озарение на дороге в Дамаск.
— Никакого озарения у меня не было. Просто один чувак воткнул перо мне в бок, с этого все и началось.
— Может, и с Савлом случилось нечто подобное. Библию вряд ли следует понимать буквально. Факт остается фактом: вы из тех людей, кого оставила Божья благодать и кто самостоятельно обрел опору. А это длинный список, от Савла до Билла Клинтона.
Наша официантка подошла спросить, не нужно ли нам чего, и Роуэн, ответив, что его бифштекс совершенно жесткий, попросил принести другой. Я был крайне обеспокоен его словами и в то же время испытывал какую-то противоестественную радость оттого, что одурачил всю Америку, пусть и непреднамеренно. Роуэн вручил мне свою визитку и выразил надежду, что мы останемся в контакте.
— Я польщен, — сказал я. — Но раз уж вы не цените мою книгу, так какой вам в этом прок?
— Отслеживать подобные явления моя работа. — Он произнес это резко, как будто защищаясь. Потом, помолчав, продолжил: — Чтение вашей книги меня не впечатлило, но я много о ней думал. И чем больше я думал, тем сильнее меня увлекал практический аспект нового стиля. Через неделю я сел и написал молитву. Я потратил на нее несколько часов. Сам процесс письма напомнил мне студенческие годы, когда я вот так же сидел и тщательно готовил шпоры. К последней странице я, как правило, выучивал весь материал так хорошо, что не было нужды списывать. Просто я сосредоточивался на процессе… так же было и с молитвой. — Он взглянул в окно, провожая глазами молодую негритянскую пару, которая боролась с ветром, причем девушка была одета в куртку Уэйнского университета, которая была ей на несколько размеров велика. — Я не пропускаю ни одного телепроповедника. Пишу о них книгу. Много лет подряд люди с харизмой бейсбольных подающих и лощеными манерами надоедали мне своими просьбами преклонить колени перед телевизором, положить на него руки, сделать целый ряд других вещей. Но я всегда сопротивлялся, хотя, когда христианство в разных формах соблазняет тебя со всех сторон, поневоле сделаешься чересчур доверчивым. Однако я полагал, что остаюсь объективным. У меня не было желания спасаться или преображаться. Но вам, мистер Стюарт, я противиться не смог. Вы ничего не обещали. Никакого золотого пути. Никакого очищающего прикосновения. Вы просто взяли и возложили задачу спасения на меня самого. И это был ваш неотразимый ход.
— При чем тут спасение? Я совсем другим занимаюсь.
— Неужели? Вы открываете перед всяким человеком возможность преуспеть путем молитвы. Получив желаемое, человек может взобраться на него, как на ступень, и попросить о чем-то еще. И так далее, и так далее. Всякий, кто ищет возможность спасения, сразу же разглядит в вашем способе путь, ведущий именно туда, куда надо. Он увидит в нем лестницу, поднимаясь по которой шаг за шагом человек мало-помалу восходит к грозному внутреннему совершенству.
