Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82
объектами. Иногда, испытывая неудовлетворенность — как если бы вам чего-то недоставало, — вы можете компульсивно предаваться большому объему умственной активности, включающей зажатое сосредоточение и тому подобное. На данной стадии сознание успокаивается в своем собственном состоянии, проявляется памятование и, благодаря меньшей степени цепляния за переживания, сознание приходит к своему собственному естественному, не видоизмененному состоянию. Таким образом вы достигаете состояния естественно успокоенного памятования. Это переживание будет успокаивающим и нежным; сознание будет ясным и явным, а мысли не будут ему ни помогать, ни вредить. Вы также будете переживать необычайное чувство неподвижности, при котором нет необходимости что-либо видоизменять, отвергать или принимать[88].
Хотя у христианских и буддийских описаний этой практики много общего, между их основополагающими допущениями и толкованиями преимуществ подобной медитации, судя по всему, существуют значительные различия. Августин выразил представления многих христиан, сказав, что душа не может быть счастлива собственной благостью, ибо должна искать совершенство «вне себя» — а его можно отыскать только в неизменном, то есть в Боге[89]. Последующие созерцатели в римско-католической и греко-православной традициях также подчеркивали, что польза медитации не проистекает из наших собственных усилий — она полностью зависит от благодати[90]. «Я» изображается как несчастный грешник, испорченная природа которого для спасения нуждается во внешнем божественном вмешательстве.
Буддийская традиция, напротив, всегда утверждала, что ум не является по природе своей загрязненным или помраченным, а освобождения можно достичь благодаря собственным усилиям. Сам Будда ясно подчеркнул эту мысль прямо перед своим уходом в нирвану. Своим последователям он сказал: «Будьте сами себе островом, будьте сами себе прибежищем — так, чтобы вашим прибежищем не был никто иной»[91]. Хотя ум и может в силу привычек быть загрязнен омрачающими мыслями и эмоциями, его сущностная природа чиста и светоносна, так что он способен исцелять сам себя — без какого-либо вмешательства со стороны некой высшей силы.
На поверхности может показаться, что между христианством и буддизмом здесь наблюдается фундаментальное различие, но давайте взглянем чуть глубже. Когда мы ставим вопрос о том, нужно ли искать счастье и освобождения вне себя, важно спросить: а каковы границы «я»? Если я отождествляю себя с телом, его от внешнего мира отделяет кожа. Я также могу отождествлять себя со своей умственной деятельностью, включая мысли, ментальные образы, эмоции, намерения, желания, воспоминания, фантазии и сновидения. Очевидным образом, преимущества успокоения ума в его естественном состоянии не проистекают из того, что «я» что-то делаю с умом — я, скорее, просто наблюдаю за тем, как проявления возникают и исчезают в сознании. Я не пытаюсь какие-либо из них менять. Итак, польза, которую приносит эта практика, не создана мной как тем, кто мыслит, — она спонтанно проявляется, когда ум последовательно успокаивается в собственном безмятежном, светоносном, базовом состоянии. Если я считаю, что это пространство внутренней чистоты сокрыто где-то вовне — или принадлежит Богу, — эти виды пользы можно приписать благодати. Если, однако, я рассматриваю это пространство как более глубокое измерение собственного существа, мне нет необходимости искать освобождение где-либо вне себя. Итак, кто же проводит границы между тем, что относится к внешнему, и тем, что принадлежит к внутреннему? Как мне кажется, разделительную черту проводим мы сами — точно так же, как мы определяем и все остальные понятия в своем словарном запасе, тем самым размечая границы того, на что эти понятия указывают.
Декарт получил наибольшую известность благодаря своему тезису «Я мыслю, а следовательно, я существую» — благодаря утверждению, которое предполагает «эгоцентричное» представление о мыслях и других видах ментальной активности[92]. Тем не менее в данной практике мы бросаем вызов допущению, что именно мы есть деятель, который отвечает за порождение всех всплывающих в уме мыслей, образов, желаний и эмоций. Каждый, кто желает применить этот метод наблюдения за умом, быстро заметит: многие ментальные процессы возникают сами по себе, без какого-либо активного участия со стороны нас как деятеля. Вы просто отстраненный наблюдатель, который пассивно видит, как мысли возникают и исчезают в пространстве вашего ума; при этом вы начинаете понимать, что многие мысли возникают без мыслящего[93]. Подобные ментальные акты рассматриваются как природные явления, которые проявляются мгновение за мгновением и в зависимости от предшествующих физических и психологических причин. Более того, тщательно проверяя таким образом свой собственный ум, мы освободимся от привычной склонности бесконтрольно полагать, что наши мысли и умственные образы относительно людей и событий точно и полностью их отражают — так, как они существуют вне зависимости от нашей собственной точки зрения и нашего опыта. Это подлинно освобождающее изменение.
Все великие революции в физических науках и науках о жизни были основаны на непосредственном, тщательном наблюдении за исследуемыми явлениями. Практика успокоения ума в его естественном состоянии позволяет нам бесстрастно и «объективно» наблюдать за ментальными явлениями, включая весь спектр умственных состояний и актов, которые мы переживаем субъективно. Чтобы это наблюдение стало скрупулезным методом научных изысканий, оно должно быть свободно от разных видов субъективной предвзятости, связанной с личными допущениями, эмоциями, желаниями и страхами — ровно так же, как и любые другие виды научных наблюдений. Кроме того, эта практика объективна в том смысле, что мы в значительной степени выносим за рамки общей картины эго, всеми силами стараясь отстраниться от своих предубеждений и предвзятости.
Успокоение ума в его естественном состоянии — не только эффективный способ познания ума; эта практика также может оказаться и чрезвычайно полезным средством умственного исцеления. Мы уже знаем, что тело обладает выдающейся способностью к самовосстановлению. Идет ли речь о повреждении, таком как ссадина или трещина в кости, или о натиске вредоносных бактерий или вирусов — тело обладает поразительной способностью исцелять свои раны и очищать себя от причиняющих вред факторов из окружающей среды. Тем не менее чтобы этот процесс был успешным, телу часто нужна поддержка: так, рану нужно хранить в чистоте и под бинтами, сломанную кость необходимо зафиксировать, загрязненные ткани нужно хирургически удалить. Тело и ум так тесно связаны, что разумно предположить: ум также обладает огромной способностью к самоисцелению. Проблема в том, что, когда ум ранен — травмой от природного бедствия, социального конфликта или болезни, издевательств других людей или даже нашего собственного вредоносного поведения, — мы часто позволяем его ранам загнивать. Ум с одержимостью ворошит воспоминания прошлого или строит домыслы о будущем, а мы компульсивно зацикливаемся на них или детализируем их так, что усиливаем собственные умственные омрачения. Психологи называют эту склонность руминацией; такова одна из причин, из-за
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82
