ответила Ленка как-то бесцветно.
Случайно?
Гош, ну как можно случайно дверь и шины пропороть?
Они ушли. Впервые за те дни, что папы нет, Егор приготовил себе нормальный завтрак. Когда постоянно не просматриваешь новости, разные такие мелочи начинаешь делать обстоятельнее: помидоры стараешься нарезать ровно, убираешь крошки хлеба с доски сразу же. Наверное, так жили в молодости те, кто сейчас уже в возрасте. Они аккуратно нарезали продукты, вытирали столы, открывали-закрывали окна, не отвлекаясь на электронных «родственников». Можно было бы проверить, что еще пишут по делу Каргаева, но Егор не хотел. Можно хотя бы денек прожить без СИЗО, адвокатов и чувства вины не пойми за что?
Он успел разложить три бутерброда с ветчиной и помидорами на тарелке, когда услышал удар, как будто что-то врезалось во входную дверь. Казалось, кто-то взял тачку, разогнался на ней и впилился. Он вышел в коридор. Дверь снова вздрогнула и затряслась, ручка агрессивно подергалась вверх-вниз. Первая мысль была – отец вернулся и теперь хочет отомстить Егору за то, что тот поверил в его вину, и от этой мысли его обуял ледяной ужас.
Не дыша, Егор подошел к глазку, но его чем-то залепили. Зато расслышал голоса – с перепугу ему показалось, что там человек десять, но на самом деле голосов было всего два. Слов не разобрать, только мат.
Я сейчас полицию позову! Егор ожидал, что выпалит это фальцетом, но голос прозвучал нормально, даже грозно.
Достал телефон, набрал 112. За дверью затихли, потом еще два удара – сильнее, чем предыдущие, Егору даже показалось, что дверь чуть отделилась от косяка. В трубке шли гудки, но никто не отвечал. Понятно теперь, почему тебя могут запросто убить в собственной квартире, и никто даже пальцем не пошевелит. Все эти шутки про «Убьют, тогда и звоните» – они ведь не шутки совсем. Он метнулся к окну и успел увидеть, как из подъезда выбежали два парня в спортивной форме. Трубку взяли. Здравствуйте, сказал он, ко мне пытались вломиться в квартиру. А теперь не пытаются, скучно уточнила оператор.
Перед тем как выйти на улицу, Егор взял с собой молоток, который нашел в отцовских инструментах. Совершенно по-идиотски захватил с собой гвозди на случай, если остановят на вокзале и будут спрашивать, на хрена молоток. Он тогда скажет, что едет на дачу что-то чинить. Невозможно было и дальше сидеть дома. Не только из-за страха, но и потому что – Егор чувствовал – там, на даче, происходило что-то очень важное. Хватит получать информацию из третьих рук. Дерматин входной двери лопнул, глазок залепили жвачкой.
На вокзале Егор прошел через рамку металлоискателя, и молоток запищал. Он напрягся, но толстый охранник только рукой махнул: мол, проходи быстрее. Я ведь так что угодно мог пронести, подумал Егор, хоть нож, хоть пистолет, всем до одного места. Он купил билет и пошел искать свой путь.
Предыдущая электричка, на которой уехали мама с Ленкой, уже ушла, а следующую пришлось ждать почти час. Над перроном висел железный запах. Кто-то тряс автомат, где продавали воду и снеки, – у них в школе такой стоял, в нем тоже вечно что-то застревало. Жирная крыса – самая большая из всех, какие встречались Егору, – вразвалочку шла вдоль путей, но почему-то на нее никто не смотрел. Крыса никуда не спешила, и ее тяжелый зад колыхался из стороны в сторону.
Наконец электричка приехала. В вагоне подергивалась рассада. На последнем сиденье спал бомж, подложив шапку под голову, и все старались сесть от него подальше. На одной из станций зашел парень и положил на каждое сиденье фигурку слона на бумажке: «Привет, я глухой…» За слона он просил пятьдесят рублей. Егор выковырял из кармана мелкие купюры, но пятидесяти не набралось. Погонщик поделочных слонов ловко собрал свой товар и зашагал в следующий вагон через раздвижные двери.
На станции, где он сошел, было почему-то жарче, чем в городе, и пахло вареной кукурузой. Егор тут давно не бывал, так что дорогу вспомнил не сразу. Он шел, разглядывая магазины с совковыми вывесками, и размышлял о том, что дача могла стать для отца идеальным убежищем с тех пор, как бабушка умерла. Или даже еще раньше – бабуля ведь последние пару лет почти не видела и не слышала, так что прямо у нее перед носом можно было творить что хочешь. Как отец их ни уговаривал для виду, на самом деле он знал, что ни Егор, ни мама, ни Ленка не поедут в деревенский дом с сортиром во дворе и вдавленным матрасом на старой пружинной кровати.
В воздухе висела сухая майская пыль, народу на улице почти не было. Собаки дремали у своих будок, и вокруг их хвостов вертелись мушки. Уныло, подумал Егор, правильно, что не ездил сюда. Их дом он узнал только потому, что рядом было припарковано несколько полицейских машин и еще черный микроавтобус. Егор почему-то ждал, что все вокруг будет обтянуто желтой лентой, как в американских фильмах, но у калитки просто стояли два мужика в синей форме и уже знакомая тетка с белым хвостом.
Он остановился поодаль, глядя на стену дома и кусок древней бани. Немного за домом – гараж, его было плохо видно. В детстве Ленка ему говорила, что там живет какая-то тварь, которая выглядит как огромный черный кузнечик, поэтому Егор туда не заходил. Дверь в гараж всегда подпирали доской. А когда уезжали, вешали замок, хотя маму это веселило – ну кто захочет наши лопаты ржавые воровать!
У гаража был подпол, это Егор помнил. Может быть, именно оттуда должен был вылезти огромный кузнечик, о котором говорила Ленка.
Вдруг сильно вспотели ладони, и он испугался, что повторится приступ, но все обошлось. Заплаканная мама вышла из калитки, постояла, закрыв лицо руками, перекрестилась, Егора она не заметила. Следом вышли люди с носилками, на которых лежал черный мешок. Они несли его так осторожно, как будто то, что лежало внутри, могло испытывать боль от тряски.
Нет, не могло. За него эту боль будут испытывать другие.
Дни спустя
Мы никуда не уедем, сказала мама, когда обнаружила у входной двери бутылку с запиской «Место для сидения». Мы ничего плохого не сделали, мы честные люди, и это наш дом. Егор давно не ощущал эту квартиру домом, с тех самых пор, как его вывернули наизнанку при обыске, но с мамой спорить не стал. В основном потому, что другого дома не было, но еще и потому, что он вообще перестал спорить: с хейтерами в соцсетях и в реале, с одноклассниками, учителями, бывшими друзьями и с голосом в своей голове. Иногда этот голос говорил: Егор, ты дерьмо, и Егор соглашался. В другой раз: мы же ни в чем не виноваты, несправедливо, что все это происходит с нами. Егор соглашался и с этим. Ему было в целом все равно. Сил возражать не осталось.
В коридоре перегорела лампочка, и они неделю не могли купить новую. Потом Ленка все-таки принесла и попросила Егора вкрутить, но он все время забывал. Вставал ночью в туалет, шел по темноте, одной рукой трогая стену, и говорил себе, что утром вкрутит, пока светло, а на следующий день это снова вылетало у него из головы. Зато там надолго поселился черный мешок с мятыми углами. Он лежал рядом, прямо возле кровати, и Егор каждую ночь тянулся к язычку молнии, но внутри ждала только чернота. Егор как будто забирался в нее, ложился и застегивал себя изнутри, чтобы навсегда провалиться в эту щель между плитами сна и бодрствования.
Голова работала все хуже. Контрольные он завалил, но на тройку ему натянули. Директриса намекнула, что пожалели, надо быть благодарным.
В последний учебный день никто не поздоровался, когда он вошел в класс. Все как будто играли в игру, где главное правило – не замечать его. Они не отводили взгляд, просто смотрели на пару сантиметров левее или правее его лица. Все, кроме Эли. Она поздоровалась, а он в ответ промолчал. Язык присох к нёбу, распух. Ты бы
