Можно было подумать, что после столь нервного жеста по всей поляне пройдет глубокая трещина.
– Тихо, психовать не надо. Давай рассказывай, сколько вас там?
– А что им будет? – уже начала беспокоиться девушка.
– Ничего не будет, – зло ухмыльнулся лейтенант. – Рассадят всех по вагонам и отвезут в Сибирь. Высадят – и живи как хочешь. Вот сейчас лето закончится, там осень, а потом зима, и никого не останется в живых. Голодная, страшная смерть.
– Вы шутите, – отстранилась от офицера защитница зайчиков и белочек.
– Фамилия! – рявкнул Мудрецкий и, приблизившись к ней на минимальное расстояние, зло посмотрел глаза в глаза.
– Вы что? – зашептала она. – Миронова я.
– Имя!
– Маша.
– Слушай меня, Маша, – страстно зашептал Юра. – Ты сейчас нам все обо всех расскажешь, или...
Она покраснела и попыталась отпихнуть лейтенанта, но Простаков, стоящий сзади, тут же сковал ей руки, завернул их за спину и, улыбаясь, глядел на лейтенанта. Но тот ничем не выдавал собственного настроения.
– Еще раз меня тронешь, отведу вон к тому дереву, – лейтенант показал на высокую сосну, – и пущу пулю в лоб, поняла?
– У тебя даже пистолета нет, – огрызнулась Маша.
– А я тебе эту пулю между глаз руками затолкаю, – услышала она над головой, далее последовал злой, садистский смех.
Валетов подскочил к ней и поспешил заверить:
– Он может, он такой. Он пальцами гвозди в узлы вяжет. А уж тебе твою тупую головешку продырявить сможет за три секунды.
– Я буду кричать, – всхлипнула она.
– Ты государственный преступник, – продолжал лейтенант. – Сколько в лагере народу?
– Да не знаю я, может, человек сто.
– Не ври, засранка! – Лейтенант запустил свою ладонь в короткие каштановые волосы, притянул ее голову к себе и зло зашептал на ухо: – Или ты сейчас все расскажешь, или тебя никто никогда не найдет.
Валетов с опаской посмотрел на своего командира и подумал, на самом деле, что ли, он уже того-этого.
Численность обитателей лагеря была названа с точностью до одного человека.
– Нас сто шестьдесят два, – потупив глаза, сообщила девушка.
– Какие у вас планы на сегодня? – продолжал утюжить ее лейтенант, достаточно больно таская за волосы. Голова девчонки моталась туда-сюда. – Говори, Миронова Маша, мать твою.
– Мы... должны... – она делала между словами небольшие паузы, что еще больше бесило Мудрецкого.
– Быстрее!
– Мы должны сегодня были спуститься с горушки и в низинке развернуться в живую цепь, закрывая проход военным на их полигон, где они обычно пускают вредные дымы.
– Да кто тебе сказал, что они вредные? – отпустил девчонку лейтенант. – Ты вот хоть раз нюхала хоть чего-нибудь когда-нибудь?
– Она, поди, только дихлофос нюхала, – съязвил Валетов. – Тебе сколько лет?
– Семнадцать.
– Ни фига себе, а какая развитая! – произнес человек сверху.
– Я не только развитая, я знаю то, что лучше всех трахаются французы. У нас их в лагере десяток, они все из Парижа.
– С французами у нас тоже все хорошо, – заверил ее лейтенант. – Хочешь, мы тебе устроим приключение, запомнишь на всю оставшуюся жизнь.
– Да откуда тут у вас французы? – начала спорить Миронова.
– Все оттуда, из Парижу, – сообщил сверху Простаков.
– Не из Парижу, а из Парижа, – вякнула семнадцатилетняя гринписовщица.
– Кто у вас там предводитель, в вашем племени?
– Не скажу, – гордо сообщила она.
– Да? – Лейтенант подошел и снова схватил ее за волосы. – Тогда будем пытать.
– Жанна д’Арк.
– Кто?! – сморщился лейтенант.
– Я не знаю, как ее зовут. Все называют ее Жанна д’Арк или просто Жанна. Она из Бельгии. Приехала сюда, чтобы защищать природу.
– Да? Оставила там своего любовника, свою старую мамку, папку, учебу или работу и за десять тысяч километров поперлась под российскую деревню Дубровку махать плакатами? И все это задаром? Ты, девочка, не понимаешь, во что ввязалась. Представляешь, тебя покажут по телевизору с антироссийским плакатом в руке, а твои мама и папа будут опозорены на весь белый свет и не смогут посмотреть спокойно в глаза соседям.
– У меня очень известные родители! – воскликнула Маша.
– Так вот тем более, зачем тебе их позорить.
– Нам говорили, что мы защищаем природу.
– Вы херней занимаетесь. Много среди приехавших сюда русских?
– Да большая часть! Иностранцев всего человек двадцать.
– Но они вами руководят, как стадом баранов, да? А во главе стоит эта Жанна д’Арк. Как она выглядит?
– Ну, такая баба...
– Ясно, не мужик, раз Жанна. Рост?
– Маленькая она, вот... как вот он, – Маша показала на Валетова.
– Слышь, Фрол, невесту тебе нашли, – сообщил Простаков.
– Заткнитесь! Сколько ей лет?
– Пятьдесят.
– Пятьдесят лет? – не поверил Мудрецкий. – Значит, всю эту акцию возглавляет старая жаба. Она по-русски говорит?
– Плохо, но слов много знает. Понимает все.
– Это хорошо. Пойдешь сейчас с нами.
– Куда? Отпустите меня!
– «Отпустите» можно кричать, когда тебя те, которые из Парижа, трахают, а с нами пойдешь без разговоров. Простаков, на плечо!
– Есть!
* * *
Результата набега на лагерь гринписовцев Стойлохряков ожидал, сидя в салоне собственного автомобиля. Он встретил пленницу легким кивком головы.
Девушка сразу же уловила, что все издевательства, которые учинили над ней лейтенант с солдатами, здесь продолжаться не будут, и поспешила пожаловаться:
– Они всю меня облапали, а вот этот вот, – она показала на Мудрецкого, – тряс меня за волосы.
Надув щеки, комбат строго посмотрел на лейтенанта и солдат, потом вновь на Машу:
– А вам-то, девушка, что больше не понравилось?... Когда вас лапали или за волосы трясли?
Миронова молчала, а Валетов поспешил доложить о результатах допроса:
– Там у них всем заправляет какая-то Клара Цеткин.
– Не Клара Цеткин, а Жанна д’Арк, – поправила Миронова.
– Тебя как зовут? – спросил Стойлохряков, опускаясь вновь на кресло водителя, но так, что ноги оставались на земле.
– Маша.
– Послушай, Мария, дело, которое вы тут затеяли со своими товарищами, государству совсем не нравится.
