зарплату, до копеечки, и куплю ему пальто, — сказала Зиновия Семеновна. — А то он из старого уже вырос.
Я пошла к себе, села на табурет в лоджии, на которой дедушка посадил бобы и душистый горошек, и они разрослись зеленой стеной. Я думала об Антоне, и мне почему-то представлялось, как он едет по шоссе на своем «Москвиче», выставив локоть в открытое боковое окно, и рядом с ним сидит его мама и они оба едут отдыхать на юг. Должно быть, я задремала, поэтому и не услышала звонок в дверях. Открыла глаза и увидела прямо перед собой Антона.
Вроде бы мы не виделись всего лишь около двух месяцев, но за это время Антон сильно изменился: вырос, волосы выгорели от солнца и глаза на загорелом лице казались совершенно светлыми.
— Ты тоже подросла малость, — сказал Антон.
— Хочу подстричься, — сказала я. — Как думаешь, мне пойдет?
Он по привычке отступил на шаг, чтобы лучше разглядеть меня.
— По-моему, нет. С косами лучше.
— Надоели косы. Хочется вот такую прическу: «мальчик, идем в пещеру», здесь растрепано, а здесь на нет…
— Не могу себе представить тебя с такой прической.
— А я могу. Я уже все обдумала. Будет хорошо.
— Тебе виднее.
— Как дела, рассказывай.
— Все хорошо, — сказал Антон.
— Ты работаешь?
— Кончаю. На днях же нам в школу.
— А на рояле играешь?
— Редко.
— Почему? Мама говорила, чтобы ты ходил к нам заниматься.
— Времени не хватало, я же работал.
Потом он сказал:
— Возможно, у меня будет щенок.
Я обрадовалась:
— Вот хорошо! Если бы не дедушка, я бы тоже взяла!
— У нас будет один на двоих. Я все-таки уговорил маму.
— А ты уже выбрал щенка?
Он покачал головой:
— Нет еще. Есть целых пять кандидатов, и я не знаю, кого выбрать. Они мне все нравятся.
— Твоя мама ни за что не разрешит взять пять щенков.
— Она — нет. А я бы взял.
— И я бы взяла. У меня и мама и папа любят собак, а дедушка ни в какую.
— И мой папа тоже любил собак.
Он помолчал немного.
— Недавно мама рассказала мне, как она познакомилась с папой. Он лежал у них в больнице, у него была болезнь Боткина, а она тогда была еще санитаркой, только начала учиться на курсах сестер. И вот она приходила к нему в палату, а он лежал скучный, к нему никто не ходил, он ведь был из детского дома, и она тогда решила как-нибудь развлечь его, рассказывала ему, какие кинофильмы она видела…
— Ну, и что же?
— Ну и вот. Она все рассказывала папе, а он слушал ее и потом, когда он уже вышел из больницы, она узнала, что он киномеханик и все эти картины сам по многу раз видел.
— А когда они поженились?
— Не знаю. Наверно, вскоре после того, как он поправился. А вообще он много болел, мама говорит, он был болезненный, она постоянно выхаживала его от всяких болезней.
— Скажи правду, — спросила я, — ты помнишь папу?
Он засмеялся:
— Иногда мне кажется, что помню.
5
За два дня до начала занятий дедушка сказал мне:
— Вчера я был у Агнии Сергеевны.
— А чего ты к ней поехал? — спросила я.
— Я для нее обмен подыскал. Весьма, по-моему, подходящий, вон в том доме. — Дедушка кивнул на дом-башню, видневшийся из окна кухни. — Квартира тоже однокомнатная, только поменьше, чем у нее, а кухня и вовсе маленькая, пять метров, но ей, одной, хватит.
— У нее теперь кухня восемь метров.
— Ну и что с того? Она сразу же, как только я приехал, даже и слушать меня дальше не стала, говорит: «Пусть те, кто меняются, сперва ко мне приедут, потому что я заранее согласная».
Я побежала к Антону рассказать о том, что Агния Сергеевна, наверно, будет жить рядом с нами.
— А у меня тоже новость, — сказал Антон. — Даже целых две.
— Плохие или хорошие?
— Одна хорошая, одна не очень, даже, по-моему, плохая. Какую выложить раньше?
— Хорошую.
— Идет.
Он подвел меня к балкону. Возле балконной двери стоял ящик, а в ящике сидел и смотрел на нас лобастый черненький щенок с белым хвостом и белыми лапками.
— Что за прелесть! — воскликнула я. — Сколько ему?
— Месяца полтора.
— Ты где его взял? Это один из тех пяти, о которых ты мне говорил? Стало быть, выбрал?
— Нет, это уже шестой. Мама принесла из больницы.
— Где она его нашла?
— Там у них, в больничном дворе, живет собака, и у нее родились щенки, мама взяла вот этого…
Щенок несколько раз пискнул, потом схватил мой палец и стал сосать.
— Как мы назовем его? — спросила я.
— Ему подходит «Черныш», как думаешь?
— Черныш? Очень хорошо. Черныш! — позвала я, щенок поднял головку. — Смотри, он уже знает свое имя.
— Он очень умный, — сказал Антон. — Можешь поверить, я знаю собак, это будет необыкновенно умный пес.
— Он будет и твой и мой.
— Договорились. Только с ним надо гулять.
— Буду гулять, не беспокойся!
Я погладила Черныша по черной, слегка кудрявившейся шерсти.
— Вот тебе теперь уже и не надо выбирать одного из пяти!
— Да, я очень удивился, когда мама принесла его.
— Выходит, ты сумел перевоспитать ее. А теперь давай другую новость.
— Наш дом сломали.
— Какой дом?
— Как — какой? На Масловке.
— А ты откуда знаешь?
— Твой дедушка сказал.
— А он откуда знает?
— Ему, кажется, Агния Сергеевна сказала.
— Почему же дедушка мне не сказал?
— Это ты уж его сама спроси.
— Наш дом, — повторила я.
Казалось, до меня только сейчас дошел смысл того, что сказал Антон. Наш дом сломали. Больше его уже никогда не будет…
— Поедем на Масловку, — сказала я. — Поглядим…
— Чего глядеть?
— Вдруг от него что-то осталось? Поедем.
И мы поехали. Через весь город, на автобусе, потом на метро, потом на троллейбусе. Чем ближе подъезжали к старому району, тем тревожнее было мне. Я и хотела увидеть то, что осталось от нашего дома, и боялась этой встречи.
Еще издали мы увидели огонь. Он горел ярко, весело, а кругом стояли незнакомые мальчишки, смотрели на огонь.
Это горел наш дом. Сперва его сломали, а потом, видно, решили сжечь.
Трещали прокаленные солнцем долгих лет доски, пламя то разгоралось, то снова затихало, и тогда мальчишки, которых я не знала, подбрасывали в огонь кто доску, кто обломок двери, кто кусок ставня, и огонь оживал с новой силой.
Мы с Антоном молча смотрели, как горит наш старый дом. Нет, не только дом. В огне
