не знает этого?
Со временем же я все более склоняюсь к тому, что в основе этого неожиданного рассказа — какие-то реалии. И пусть читателя не смущает, что Л. Е. прежде как бы и не помнила этого вовсе и вдруг — вспомнила. Это бывает с памятью, особенно с памятью стариков. А впрочем, разве только у стариков?
Где-то в середине 70-х в моей жизни был будничный, никакими чудесами не отмеченный день, я накрывала на стол к обеду и размышляла о полученном в то утро письме: коллега писал, что Булгаков всегда изображал только то, что видел. Усмехнулась, произнесла вслух: «Что же, по-вашему, он видел казнь Иисуса Христа?» И — замерла с тарелкой в руках, потому что пространство разорвалось: я увидела казнь Иисуса Христа, ту самую, которую видел Булгаков. Возникло темноватое помещение, я сразу поняла, что это киевская панорама «Голгофа». Хотя, клянусь, за минуту до того не помнила, что она существовала: в мои студенческие годы ее давно уже не было и в предвоенные школьные тоже не было… Сначала в полутьме я ничего не видела, кроме ног и юбок, потому что мне было лет шесть или около того и я не доставала глазами до парапета. Потом — ударом в лицо и грудь — на меня обрушились свет, пространство и другая реальность: должно быть, руки подняли меня и поставили на парапет. Прямо передо мною — казалось, можно коснуться — возникло желтое, с красными пятнами крови на нем, тело, обвисшее на кресте. Наверно, это длилось мгновенье, потому что я ничего не увидела, кроме этого потрясающего в своей близости и наготе тела на фоне синего неба и желтого песка. Но это было очень долгое, бесконечно длившееся мгновенье, в течение которого я поняла всё. И снова стало темно, потому что те же руки, вероятно, отцовские, почувствовав, как отчаянно напряглось в безмолвном крике тело ребенка, поставили меня на пол…
Потом уже, окунувшись в материалы книгохранилищ и киевских архивов, я узнала, что панорама «Голгофа» — не фантом; что она была открыта в Киеве в 1902 году, в пору детства моего героя, и уничтожена в 1934-м, в пору моего детства; что она пользовалась огромнейшей популярностью в Киеве и учителя Первой гимназии, традиционно весной водившие своих учеников в экскурсии по городу и за город, сделали ее одним из мест традиционных посещений.
Вот так в описания детства и юности Михаила Булгакова вошла киевская панорама «Голгофа». Сначала в моей книге «Творческий путь Михаила Булгакова», потом, с многочисленными фотографиями и без оных, утвердившись в обширной литературе о Булгакове. Признaюсь, что, рассмотрев панораму на фоторепродукциях, не сразу нашла точку, с которой я видела ее бесконечно много лет тому назад, а найдя, сконфузилась: оказывается, тогда, шестилетняя, я приняла за Распятого — Гестаса. Впрочем, ведь и он был распят…
Возвращаясь к Любови Евгеньевне, скажу, что у нее была удивительно чистая, незамутненная, не поддающаяся внушению память. Это особенно поражает, если вспомнить, например, как внушаема была Татьяна Николаевна Булгакова, в девичестве — Лаппа, в последние годы жизни — Кисельгоф.
Вот Татьяна Николаевна рассказывает Л. К. Паршину, приехавшему к ней с магнитофоном, о судьбе младших братьев писателя — Николая и Ивана: «Ну, Колька кончил в Киеве гимназию, а Ванька не успел…»[10].
Но мне хорошо известно, что Иван Булгаков в 1918 году успешно окончил ту же Первую киевскую, или Александровскую, гимназию, правда, не с золотой медалью, как его брат Николай, а с серебряной, поскольку получил четверку по математике при отличных оценках по всем остальным предметам: я видела надлежащий документ — дубликат выданного ему свидетельства об окончании гимназии — в надлежащей папке прекрасно сохранившегося архива гимназии.
Так что же произошло? А то всего лишь, что до приезда Л. К. Паршина у Татьяны Николаевны побывал А. С. Бурмистров, автор известнейшей статьи «К биографии М. А. Булгакова (1891–1916)». В этой статье А. С. Бурмистров, среди многих других достоверных, полудостоверных и просто фантастических вещей, справедливо сообщил, что Николай Булгаков в 1917 году окончил Первую киевскую гимназию с золотой медалью, но далее выдал такой пассаж: «Младший из братьев Иван Булгаков окончить ее не успел». В подтверждение А. С. Бурмистров дал даже ссылку на архивный документ: «Общие ведомости Киевской первой гимназии за 1909 год. — КГГА, ф.108, оп. 94, ед. хр. 97, л. 25 (об)»[11]. Не обратив внимания на то, что в «ведомостях» за 1909 год никак не могло быть сведений об окончании Иваном гимназии, ибо в 1909 году Иван в гимназию поступил; сведения об окончивших полный курс гимназии в1918 году следовало искать в документах 1918 года…
И многие другие вещи рассказывала Татьяна Николаевна со слов литературоведов. Рассказывала добросовестно: ей, девяностолетней, казалось, что она это все «вспомнила». С Любовью Евгеньевной таких историй, пожалуй, не бывало…
Не бывало? — скажет читатель. — А как же тогда случай с известным письмом Михаила Булгакова «Правительству СССР» (оно цитировано выше), подлинность которого Любовь Евгеньевна активно не признавала? Писала: «По Москве сейчас ходит якобы копия письма М. А. к правительству. Спешу оговориться, что это „эссе“ на шести страницах не имеет ничего общего с подлинником. Я никак не могу сообразить, кому выгодно пустить в обращение этот „опус“. Начать с того, что подлинное письмо, во-первых, было коротким. Во-вторых, — за границу он не просился. В-третьих, в письме не было никаких выспренных выражений, никаких философских обобщений…» И заметила кстати: «Вообще восстановлению истины и прекращению появления подобных „эссе“ очень помог бы архив Сталина, который, я уверена, сохранился в полном порядке»[12].
Как теперь доподлинно известно, письмо Булгакова «Правительству СССР» — реальность; оно было написано и отправлено в конце марта 1930 года; в копии сохранилось в архиве писателя; в оригинале (правда, уже после смерти Л. Е.) обнаружено в архивах ГБ. И все-таки слова Любови Евгеньевны в течение многих лет мне было трудно просто отбросить: было в них какое-то странное присутствие истины, смущавшее меня, особенно в этом упоминании короткого письма. Мне было известно событие, о котором Любаша знать не могла, ибо произошло оно уже после ее развода с Булгаковым. Событие это, известное мне из дневников и рассказов Булгаковой-третьей, Елены Сергеевны, заключалось вот в чем. В конце октября 1935 года из Ленинграда в Москву приехала Ахматова, «с таким ужасным лицом, до того исхудавшая, — пишет Елена Сергеевна, — что я ее не узнала, и Миша тоже. Оказалось, что у нее в одну ночь арестовали и мужа (Пунина) и сына (Гумилева)». Ахматова приехала «подавать» письмо Сталину, и Булгаков помог
