счёт заведения.
— Иди к чёрту, босс, — внезапно разозлилась Швабра.
— В чём дело?
— Ни в чём, отстань. Себе платье купи и ходи в нём, если деньги девать некуда.
— Мне не пойдёт, у меня ноги волосатые.
— Ты сегодня решил обязательно довести меня до рвоты? Не уймёшься, пока я не заблюю тут всё?
Я молча пожал плечами. Что на неё нашло?
Швабра сосредоточенно драила столы, потом мыла посуду, потом расставляла пепельницы, но всё это было с таким видом, как будто я её смертельно оскорбил и она ждёт извинений. Я бы извинился, мне не сложно, но у меня нет ни единой идеи, за что именно. И это всего лишь моя уборщица! А некоторые ещё спрашивают, почему я не женат.
— Извини, — сказал я в конце концов просто так, без уточнений.
Скоро открываться, а она таким лицом всех клиентов распугает.
— Иди в задницу, босс, — ответила она, но уже без злости, спокойно. — Ты правда не понимаешь, что ли?
— Чего не понимаю?
— Что все скажут, если ты придёшь со мной платье покупать?
— Что?
— Ты думаешь, почему я блевала в школе?
— Из-за говна в сумке?
— Я тебя умоляю, я тут сортир мою каждый день! Говно как говно, что из-за него блевать-то? Нет, из-за тебя.
— И чем я заслужил?
— Мне на перемене начали рассказывать, что ты меня… Ну, то есть я у тебя… Ну, в общем, мерзость всякую. Да ещё с подробностями, на которые у меня бы фантазии не хватило. Меня тошнит, а им весело. Проблююсь, выйду — а они по новой, в деталях обсуждают, что да как. Я опять блевать, до желчи, а они ржут. Если бы урок не начался, вывернулась бы наизнанку, наверное.
— Отличное начало учебного года.
— И не говори. Так что засунь свою благотворительность себе в задницу, пожалуйста. Не нужно мне от тебя ничего, кроме зарплаты, и тебе от меня ничего не нужно, кроме швабры. Давай этим и ограничимся, ладно?
— Как скажешь. Тем более, уже и открываться пора.
***
Училка пришла, когда уже стемнело. Бар полон. Кажется, никогда ещё не собирался такой аншлаг — не только все завсегдатаи разом, но и новые лица. Похоже, первое сентября заставило многих вспомнить, что они уже не школьники, возрадоваться и немедля отметить этот счастливый факт. Плывёт в воздухе табачный дым, играет музыкальный автомат, смешиваются в белый шум разговоры, я разливаю со скоростью циркового жонглёра.
Идущую через зал Училку провожают удивлёнными и часто не самыми добрыми взглядами. Местное общество отчего-то придерживается мнения, что учительница — это что-то вроде монахини. Должна служить Божеству Образования, соблюдая строжайшую аскезу. Не ожидал её здесь увидеть в такой час.
— Мохито? — спросил я, потянувшись за стаканом, и только потом поднял глаза на её лицо.
— Не мохито, значит. Что случилось?
— Мой сын. Он пропал.
Женщина бледна так, как бледнеют чернокожие, в серый пепел. В больших тёмных глазах плещется ужас.
— Успокойтесь. Воды?
— Да, пожалуйста.
Я налил минеральной. Её зубы стучат о стакан, руки дрожат.
— Не надо паники. Это маленький тихий город… — я вспомнил застывшую боль в мёртвых глазах Калдыря, но упрямо повторил: — Тихий город. Как давно вы его видели?
— Утром. Перед тем, как ушла на работу. Я обычно беру его в школу с собой, но сегодня там столько суеты… Попросила посидеть дома, ведь он уже большой мальчик. Вернулась, а его нет. Я уже оббегала все места, никто его не видел!
— Почему вы пошли не в полицию, а сюда?
— Там темно, дверь закрыта, а вы…
Чёрт, ну вот куда унесло Депутатора, когда он нужен?
— Вы же сегодня ездили на полицейской машине… Я подумала… Вы и говорите как полицейский! Простите, я просто не знаю, что мне делать!
— Не паниковать. Мальчика нет всего несколько часов. Он мог загуляться, забыть про время…
— Нет, — помотала курчавой головой она. — Только не он. Он очень обязательный! Всегда делает, как я скажу!
— До поры до времени, поверьте. У каждого пацана наступает однажды возраст безумного идиотизма. Может быть, пришла его очередь. Вы правильно сделали, что пришли сюда, полиция подтянется позже, а пока…
— Внимание! — сказал я громко, выключив музыку и постучав мерной ложечкой по бокалу. — Важное сообщение. У этой женщины (вы все её знаете, это ваша школьная учительница) пропал ребёнок. Скорее всего, ничего страшного не случилось, но лучше бы так было и дальше. Поэтому я прошу вас, вас всех, припомнить, не видел ли сегодня кто-нибудь этого мальчика. Вы наверняка в курсе, как он выглядит, обойдёмся без описаний. Итак, кто что может сказать?
Направленные на меня взгляды потухли, люди разом отвели глаза, отвернулись, уставились в свои стаканы и рюмки, зачиркали зажигалками, закуривая. В нашу сторону обращены одни затылки. Что творится? Если пацана никто не видел, то должна быть рефлекторная отрицательная жестикуляция — покачивание головой, пожатие плечами, разведённые руки, сочувственные заинтересованные взгляды с оглядкой на соседей. Заткнуться и отвернуться, как будто я не обратился к ним с просьбой, а внезапно громко пёрнул — мягко говоря, нетипичная реакция в таких случаях. Сидящие у стойки быстро допивают, кладут деньги и идут к выходу. Сидящие за столами начинают собираться.
Что тут происходит, чёрт побери?
— Я не понимаю, — жалобно говорит Училка. Глаза её быстро наполняются слезами.
— Так, — сказал я громко и чётко. — Бар закрывается досрочно. Прямо сейчас. Допивайте и выметайтесь, или оставайтесь и помогите искать ребёнка.
Ни один не остался. Ни один.
Глава 16. Водила Гамбургер
— Мы потеряли до черта денег, — мрачно сообщила Швабра, глядя как клиенты покидают бар. — А такой жирный был вечер…
— Это единственное, что тебя смущает? — спросил я, собирая посуду.
— То, что в городе одни бессердечные говноеды, для меня не новость.
— Ты тоже тут живёшь, — напомнил я.
— И я не подарок. Что будем делать?
— Где вы в последний раз видели сына? — обратился я к Училке.
— Дома, утром, — всхлипнула она.
— Давайте прогуляемся к вам домой. Надо же с чего-то
