был нечего. Туда отправили солдат, что непрестанно несут службу и обустраивают укрепления и его умение стрелять из винтовки сейчас там были без надобности. Данил после моих слов повеселел и пообещал от меня не удирать раньше времени, а дождаться настоящих боев.
Со Стесселем я встретился тем же вечером. Поймал его на входе в штаб, попросил уделить минутку. Через час его адъютант попросил зайти и командующий, выслушав мои возмущения, сказал:
— Действительно, произошло какое-то непонятное недоразумение. Вас трогать никто не собирался, Дювернуа видимо что-то не понял или просто ошибся. Занимайтесь, Василий Иванович, своими делами и ни о чем не беспокойтесь. А подполковнику я скажу, чтобы на вас он внимания более не обращал и князя Микеладзе попрошу, чтобы он впредь воду не мутил. Знаю, у вас с ним неприязненные отношения, но эти отношения не должны вредить нашему общему делу.
Подполковник Дювернуа, как я понял, как раз и был поставлен командовать этими самыми добровольческими дружинами, а капитан, прибегавший по души моих людей, служил под его началом.
— У вас на этом все? Более никаких вопросов у вас нет?
— Есть, Анатолий Михайлович, — ответил я.
— Ну?
— Раз пошло такое дело, раз собираются добровольные дружины и вообще вы всячески приветствуете тех, кто по доброй воле вступает в ряды защитников, то может быть часть этих добровольцев вы отправите ко мне? Мне нужно человек пять-шесть, двое таких, что могут понимать в технике и способны к обучению, а четверо подобных моему Агафонову, таких же низких и щуплых.
— Гм, зачем это вам? Что вы хотите?
— Понимаете, Анатолий Михайлович, японец уже перед нашими позициями и пора бы нам задействовать нашу моточайку. Пора проводить воздушную разведку.
— Ах да…, — вроде как вспомнил Стессель, — … ваша чайка! Но зачем же вам мои люди?
— У меня Грязнов и Агафонов достраивают вторую моточайку. Для эффективной разведки и обслуживания этих аппаратов мне нужно обучить еще несколько людей. И пусть это будут ваши люди и подчиняться они будут военным. Эту вторую моточайку я готов передать на безвозмездной основе вашей крепости и готов предоставить для нее запчасти. Но людей для нее у меня нет.
— Ага, вот теперь понятно, — пробубнил Стессел и на краткие мгновения ушел в себя. Потом неожиданно спросил: — А скажите, Василий Иванович, ваш аппарат может долететь до Дальнего?
— Не знаю, не уверен в этом. А зачем ему летать до Дальнего?
— Разведать, что там японцы делают. Ладно, раз про Дальний вы не уверены, то, значит и до Инкоу и Чифу она точно не долетит?
— Можно даже не гадать — не долетит. Ход у аппарата малый, а топлива он берет мало. Да и погода тут нужна тихая, а над морем кто знает какие ветра на верхотуре дуют? Скинет его еще вниз.
— Значит, это выходит, что чайку можно использовать только вблизи крепости? Так получается?
— Да, только так. Только в качестве ближнего разведчика. Ну, или малого бомбардировщика.
— Ну-ка, ну-ка, поясните, что вы имеете в виду.
Я и пояснил. Хотя говорил ему это ранее, но кажется, он это подзабыл. Или слушал тогда невнимательно, а сейчас, когда жареный петух начал долбить по самому копчику, оказался весь во внимании. По мере моего объяснения, он вдруг вспомнил:
— Ах да, как же, было такое! Да. А еще ток по проволоке вы предлагали пустить. Совершенно варварский способ, но, похоже, нам деваться теперь некуда.
Ну, это уже была не моя идея, и я сказал об этом Стесселю, но его это уже не интересовало. Он снова вернулся к нашим летальным аппаратам:
— Так, значит, скоро у вас будет второй экземпляр. Хорошо, очень хорошо, — он задумался. Откинулся на спинку кресла, приложил ладонь к глазам, так, словно его донимала сильная головная боль. Через несколько секунд решил: — Что ж, видимо, придется мне пойти вам на встречу. Шесть человек…, м-да… А вы что же, будете организовывать какие-то курсы?
— Конечно, как иначе? Все что знаю, людям расскажу, покажу, а мой Агафонов даст им практику. Потом как мы их обучим я целиком передам этих людей вам обратно вместе с моими летательными аппаратами.
— А ваш Агафонов что же?
— После курсов я бы хотел увезти его из Артура. Как и Грязнова. Здесь им более делать будет нечего.
— А если им построить еще один аппарат? Про запас, так сказать?
— Не из чего. Двигатели мы снимали с моих мотоциклов, а их осталось всего два штуки. Лучше их моторы оставить под замену.
— Хорошо, как скажете. Вам виднее. В течение трех дней вам пришлют шесть человек, которых вы будете обязаны обучить искусству полета.
Я кивнул.
— Это все? Более у вас ничего нет ко мне? Никаких предложений?
Я хотел было сказать про желание Данила пойти добровольцем на Высокую, но передумал. Не та эта просьба, чтобы озвучивать ее перед Стесселем, ее вполне могут удовлетворить другие чины.
— Это все.
— Тогда всего доброго, Василий Иванович. До свидания.
И я вышел из штаба под вечернюю прохладу. Солнце быстро скрывалось за голыми, лишенными любой растительности сопками и город погружался во тьму.
Те шесть человек, что пришли ко мне через три дня, были простыми солдатами. Все как один низенькие, щупленькие, с испуганными, затравленными взглядами. У кого-то на лице красовался фиолетовый синяк, кто-то кособочился, тихо переживая боль в боку. Они стояли передо мною, затравленно поглядывая снизу-вверх, ожидали своей участи. Складывалось впечатление, что мне сюда прислали самых негодных, тех, от кого не было никакого проку на передовой в окопах.
Чуть позади меня, за спиной стояли Грязнов Святослав и Агафонов Владимир. Те, видя какую смену им прислали, кого требовалось им обучить, недовольно ухмылялись, бросали на солдатиков уничижительные взгляды. И хоть Агафонов, мой второй пилот, был почти одного роста с этими мужичками и конституцией их почти не превосходил, но вот уверенности и наглости у него было куда как больше.
— Я, так понимаю, вы и понятия не имеете зачем вас сюда отправили? Так? — вместо приветствия сказал я, разглядывая «великолепную» шестерку.
Солдаты не сразу ответили. Кто-то мотнул головой, кто-то просто уставился под ноги. Наконец, самый старший из них, подал голос:
— Никак нет, ваше благородие, не знаем.
— А что, унтер, который вас сюда привел, разве ничего не сказал?
— Никак нет, ваше благородие.
— Как зовут?
— Мирон Аннушкин, — представился солдат, но затем, спохватившись, добавил, — рядовой пятый роты двадцать пятого Восточно-Сибирского стрелкового полка.
— Знаешь кто я, Мирон Аннушкин?
— Никак нет, ваше благородие, не знаю.
Я с неким удивлением
