Это способствовало возникновению интерпретаций моды как пространства, связанного со сферой частной жизни и господством индивидуального вкуса, который станет основным означаемым костюма в период буржуазного общества.
Глава 3
Мода – вопрос индивидуального вкуса: нарушение становится нормой
Эфемерность моды: новое значение одежды
Новым принципом различения вестиментарного поля в посттермидорианской Франции становится индивидуальный вкус, пришедший на смену роскоши, определявшей в зависимости от степени демонстративных трат позицию, которую индивид занимал в общественной иерархии должностей. Нельзя утверждать, что революция обрушила старую вестиментарную систему и на ее месте возникла новая. В сфере моды значения, возникавшие в определенные исторические периоды, сохраняются на протяжении всей ее истории. Например, в конце XVIII века в придворно-аристократическом обществе роскошь играла господствующую роль во внешнем облике его представителей, а в XIX веке, согласно теории Т. Веблена, она становится фактором, определяющим вестиментарное поведение «праздного класса». Наиболее устойчивыми в семантике костюма оказываются гендерные различия, которые в конце XVIII века утверждаются в качестве основания «новой культуры моды, где последняя начинает ассоциироваться с женственностью и фривольностью» (Jones 2004: 211).
Женственность и фривольность – атрибуты новой культуры моды
Не последнюю роль в становлении «нового значения» моды сыграли идеи Ж.-Ж. Руссо, наделившего моду статусом природной наклонности, свойственной только женщинам. По мнению мыслителя, украшение себя настолько свойственно женской натуре и противоестественно мужской, что такое четкое разделение прослеживается уже в детстве – в играх, которые предпочитают представители того или иного пола: если мальчикам больше по душе шумные, энергичные игры, то девочкам – зеркала, украшения и куклы, а также наряды, которые они любят с самого детства (Руссо 1981: 445). С его точки зрения, интерес женщин к одежде, украшениям и желание нравиться мужчинам – неизбежное, даже достойное похвалы следствие ее натуры: «если женщина создана для того, чтобы нравиться и быть подчиненной, то она должна сделать себя приятною для мужчины» (там же: 433). Тем не менее философ проводит различие между культивированием красоты и следованием моде: коммерческая культура Парижа развращает женский вкус, навязывая постоянно меняющиеся модные товары вместо простых тканей и цветов, необходимых, чтобы подчеркнуть естественную красоту женщины (Jones 1994: 944–945).
Несмотря на такое неоднозначное отношение Ж.-Ж. Руссо к феномену женской моды, которая, с одной стороны, является проявлением природной склонности слабого пола, а с другой, эту самую женскую природу «развращает», позиция мыслителя достаточно определенна в вопросе отношения мужчин к моде. Ж.-Ж. Руссо полагает, что даже присутствие мужчин в сфере моды в качестве производителей противоестественно. «Никогда мальчик сам не пожелает быть портным; нужно искусство, чтобы засадить за это женское ремесло пол, который не создан для него. Иглой и шпагой не сумеют владеть одни и те же руки. Будь я государем, я дозволил бы швейное и портняжное ремесло только женщинам и хромым, которые принуждены заниматься тем же, чем и женщины» (Руссо 1981: 232). Чуть позднее, в 1802 году доктор П.-Ж. Ж. Кабанис в работе «Взаимоотношение физического и морального в человеке» (Rapports du physique et du morale de l’homme) выдвинул физиологическую теорию о различиях в интеллектуальных способностях полов, настаивая на несопоставимости между ними и утверждая, что женщины в меньшей степени подходят как для научных и академических занятий, так и для гражданских и общественных ролей (Cage 2009: 198). По свидетельству Э. К. Кейдж, в этот период было опубликовано значительное число подобных текстов, и рассмотренная выше работа является лишь одним из примеров[28]. Их появление обусловлено выдвинутой Ж.-Ж. Руссо трактовкой гендерных различий. Он понимает их не как социокультурный конструкт, а как укорененные непосредственно в природе, что во многом и определило становление гендера в качестве жесткой категории идентичности как в сфере моды, так и в других областях.
Переосмыслению положения мужчин и женщин в обществе способствовала Конституция 1791 года, открыто относившая женщин к категории пассивных граждан, тем самым фиксируя факт вытеснения женщин из политической сферы. Это также нашло отражение в закрытии в октябре 1793 года Конвентом женских политических клубов[29] и в запрете на все виды политической активности женщин (Kale 2002: 128). При Старом режиме, когда «понятия всеобщих прав еще не существовало, недопущение женщин к официальным каналам власти не было чем-то исключительным, так как схожее положение они разделяли с большинством мужчин того времени» (Landes 1988: 2). Во времена Французской революции между положением в обществе женщины и мужчины была проведена четкая граница, закрепившая за мужчинами сферу публичную, политическую, а за женщинами – сферу частную (дом, семья и материнство). Такое разделение не преминуло отразиться и во внешнем облике обоих полов, введя четкое разграничение между женским и мужским гардеробом. Первый продолжал «апеллировать к визуальной репрезентации, отсылавшей к семиотике абсолютистского двора Старого режима, где шляпка говорила больше, чем тысяча слов» (Jones 2004: 213), а второй характеризовался, как отметил Дж. Флюгель, «великим мужским отказом» (Flugel 1930: 110–113) от репрезентации своей идентичности посредством шелков, отделок и кружев. Данное разделение было настолько фундаментальным, что «Туалет дам, или Энциклопедия Красоты» (Toilette des dames, ou Encyclopedie de la Beaute), вышедшая в 1806 году, указывала на гендерные различия и при выборе тканей: если прозрачный газ и муслин маркировались как исконно женские ткани, то сильному полу соответствовали одеяния из шерстяных тканей (Caron 1806: 196). Так линия демаркации между публичным и частным, мужским и женским четко определила вестиментарный рынок конца XVIII – начала XIX века.
Французский салон XVIII века: становление невестиментарных форм идентификации индивида
Согласно Ю. Хабермасу, начиная со Средневековья публичная сфера была синонимична государству или власть имущему лицу, своим присутствием аккумулировавшему ее вокруг себя. Становление «новой» аутентичной публичной сферы характеризуется «публичным использованием разума частными лицами» и имеет своим истоком сферу частного (Хабермас 2017: 78). Д. Гудман, описывая таблицу, которую приводит Ю. Хабермас, так характеризует отношения между публичной и частной сферами: «Существуют две публичные сферы: неаутентичная публичная сфера государственной власти и аутентичная сфера частных людей, собирающихся вместе как публика. Последняя еще подразделяется на три составляющих, которые развиваются в соответствующем порядке: рынок культурных предметов, республика писем с ее институциями интеллектуальной коммуникации, публичная сфера в области политики. Кроме того, аутентичную публичную сферу, являющуюся частной, следует отличать от внутренней частной сферы, включающей в себя гражданское общество, связанное с производством и обменом товаров, и буржуазную семью» (Goodman 1992: 5–6).
Согласно Ю. Хабермасу, именно внутренняя частная сфера связана с женщинами. Коммерческая культура, активно развивавшаяся с XVIII века (Kwass 2003; McKendrick 1982), также преимущественно была рассчитана на женщину как основного потребителя, «чей ум и чувственная организация делали ее идеально
