стоять истуканом, обдумывая недавние события.
Равиль Саганов, Александр Тюфяков, Алексей Субботин, прочие имена слышал он. И все они так же толпились вокруг трех министров и Комкина, которые сияли довольством и властью. А тем временем Василевский поглаживал тонкие усики свои и держался среди министров как свой. Быстро случаются подобные перемены. Вот вроде и Немов одновременно с ним пришел в этот круг, но стоял он неловко, и разговаривать с Владиславом у небожителей желания не возникало. Зато Василевский высказывался свободно и очень близко стоял к Алене Павленковой — восемнадцатилетней помощнице сенатора, платье которой едва скрывало соблазнительные перси и точеную фигуру гимнастки.
Удивительно, но говорила также одна Алена. Она магнетически забрала все внимание министров, и прочие, соблюдая иерархию, покорились ей сразу. Девушка явно продолжала чью-то мысль, сказанную ранее, и Дмитрий пришел на средине.
— Нашему поколению лишь бы бунтовать, — повторяла она, — их решительно нельзя простить! У нас в стране есть все условия: вузы, стажировки, работа. Если ты чего-то хочешь, то нужно только потрудиться. А им лишь бы жаловаться. Лишь бы найти виноватых и сидеть самим без дела.
Ковров одобрительно кивал:
— Верно, верно, такие русские люди. Сидят на печи да едят калачи… — и от этой «шутки» уголки губ его приподнялись в подобии усмешки.
— Им просто нужно кого-то винить… — не унималась Алена, расправив плечи, будто в танце, — они не умеют строить свою жизнь. Не умеют зарабатывать. А умеют только жаловаться. И ведь это было и в вашем поколении?
— Да, да, и у нас много было бестолковых, которые за все хорошее… — соглашался Комкин, игриво поглядывая на платье молодой особы, — да только они забыты давно! Кому до них теперь дело… на свалке истории, — заключил он, невольно облизнув губы.
— Так и эти протесты забудутся… — поймав момент, продолжала мысль Алена, — рассеются! А мы останемся здесь и продолжим делать свое дело во благо России! Нам нужны традиции, нужны ориентиры! И сильные наставники! А государство должно подавить протесты в зародыше! Обязано защитить наше будущее от посягательств извне! Общество должно понять!
В конце она запищала нежным и жалобным голосом и будто утерла слезу на щеке. А все вокруг одобрительно захлопали столь пламенной речи. Послышались восторги.
Дмитрий невольно отвернулся. Только украдкой взглянул на Елену, внимающую этой речи безучастно.
Он взял телефон и кликом зашел в «Инсту». Прошел в профиль Елены, и там через поиск нашел страницу Алены Павленковой. Забавно, что она считает себя феминисткой и борется за права женщин в Совете Федерации. По крайней мере, так написано в ее профиле, который он не помедлил пролистать и насладиться фото в различных официальных залах, а также в залах тренажерных в соответствующих ракурсах.
Что уж тут! Она была москвичка, а во всем, что касается свобод и запретов, московские дамы совершенные феминистки. Вот только в том, что касается их личного комфорта, они — жесткие консерваторы. «Общество должно! Государство обязано!» — поминутно произносят они. И если кто-то не согласен с их мнением, то его непременно нужно подавить. Комфорт здесь должен охраняться традициями и дубинками. Притом, что такой род барышень — всегда ярые патриотки, и вечно от них слышишь про козни Запада и то, что кто-то нас не любит. А меж тем ни одна из них не была в России дальше Люберец; и Татарстан или Тува для них обыкновенно государства иностранные.
Посему не берусь объяснять причудливую смесь взглядов, старых и новых понятий, царящих в наше время в головах у московских барышень. Особенно тех, которые осаждают ЦУМы, раз в месяц меняя гардероб, или ежедневно восседают в заведениях на Патриарших… Я попросту продолжаю…
Разглядывая эту толпу, можно было наблюдать чиновников с их женами миллионершами. Были чины двух видов: первые во фраках и черных смокингах вышагивали по центру и прыгали, как кузнечики, от круга к кругу — это был федеральный аппарат. Другие были в костюмах блестящих и синих, на манер официальных, и оттого будто стеснялись и жались к стенам хуже официантов — это субъекты и местное самоуправление.
Кавалергардов погуглил пару лиц, с которыми только познакомился, и ясно ощутил, что вокруг него сосредоточено до четверти национальных богатств. Этим людям, так или иначе, принадлежали компании, корпорации, месторождения, техника, а из всей их совокупной недвижимости вышел бы целый город. И все они сейчас пресмыкались друг пред другом, глянцево аплодируя патриотическим речам и гаденько улыбаясь. А на вершине этой пирамиды устроились министры и советник, одобрительно кивая.
Странное горькое чувство родилось в молодом человеке: обида или печаль. Этого чувства нельзя назвать, а можно только указывать, что оно имеется. И Дмитрий, устроившись рядом со своими товарищами офицерами, напряженно наблюдал эту торжественную процессию бесконечных разговоров. С каждой минутой лик его тускнел. Он словно чах под зноем пустынным, в то время как остальные вокруг расцветали и распускались. Стало ясно, что здесь собралось общество однородное, и можно было высказывать идеи самые банальные, получая за них искренние похвалы, сердечное участие и, конечно, чины.
Когда звучала очередная реплика, по временам Дмитрий беспокойно оглядывался, ища в лицах насмешку, или тайный протест, или хотя бы смущение. Но не находил и вновь только напряженно слушал.
За ним внимательно следил Кардов, прижимая жену к себе, как собственность, и наслаждаясь. Самодовольно выслушивал он речи, которые были ему приятней самых вкусных угощений и дороже самых дорогих интерьеров. Всякий политический разговор давал ему непременно почувствовать себя на вершине огромной горы, смотрящим вниз в пропасть и тьму. Он и сейчас в своем белом мундире чувствовал себя средь снегов Эвереста, обдуваемым порывистым ветром; и высоко держал голову, глядя, как солнечные лучи гладко отражаются от ледяных вершин. Он чувствовал себя на мировом пьедестале. И оттуда взирал на Дмитрия, казавшегося ему теперь маленьким деревцем у подножья.
Подходили очередные смокинги и с участием подносили те же речи, что произнесла Алена. Толковали о промышленности, энергетике, бирже, но все об одном. Будучи похожи на жрецов тайного ордена, самые влиятельные переглядывались и обменивались туманными замечаниями. «Только у жрецов этих нет ни веры, ни принципов», — думал Дмитрий.
Затем была Мари Карме, спрятавшая своего импресарио от греха и сама теперь укреплявшая в кругу господ новую славу. Певица знала, к чему идет разговор: печальное следствие женской опытности. Знала, что требуется от нее. Потому ругала свое отечество, политику Макрона, «малодушие Европы» и непременно обещалась получить русский паспорт, если ей в этом немного посодействуют.
Помощники нашлись. Толпа ликовала.
Шампанское, холодное и очень дорогое — настоящая Шампань,
