на этом свете, имея такого тестя.
Функ любил единственную свою дочь, угождал ей в чем только мог, умело и тактично «упрощал» (он сам выдумал это словцо и гордился находкой) всевозможные большие и малые сложности, возникающие при создании новой семьи.
Говорил нам:
— Даже шестеренки в часах должны притереться друг к другу, только тогда часы начнут показывать точное время... На все нужно терпение, всякую вещь можно сделать, имея терпение и цель. У меня одна только цель — чтобы вам было хорошо. И чтобы вы нарожали мне внуков.
Функ обладал способностью привязывать к себе людей, устанавливать контакты и с поставщиками и с посетителями. Когда в тридцать восьмом затянулась реконструкция приобретенного здания (стройматериалы к той поре находились на строгом учете), сумел через «нужных людей» достать и цемент, и стекло, и краску. «Серебряная чашка» довольно быстро обрела известность и стала одной из самых популярных кофеен городка.
Практицизм тестя, гармонировавший с приветливостью, непринужденная обстановка, которую создавала Элен, не торопившаяся заводить детей («пока молоды, поживем немного для себя, а потом я тебе нарожаю такую кучу детей, что не будешь знать, куда от них деться»), помогали расширять круг знакомств.
Среди посетителей кафе бывали и военные и промышленники. Черта баварца — видеть в каждом новом знакомом старого знакомого, прямота и откровенность немало споспешествовали той моей работе, которая была связана с именем «Рустамбеков».
Я дважды принимал у себя незнакомых людей. Прятал аппаратуру. Под видом деловых писем отправлял шифровки, продиктованные Рустамбековым».
ГЛАВА VIII
В яркий, спокойный, не по-весеннему теплый полуденный час Сидней Чиник подъехал на машине к Гюнцбергу, небольшому придунайскому городку, неторопливо перекусил в ресторане, из окон которого открывался вид на горную речушку Гюнц, спешившую донести свои воды до Дуная, просмотрел местную газету, а перед отъездом позвонил по телефону и, услышав условный сигнал, без промедления отправился к машине.
За полтора часа, что оставались в его распоряжении, надо было пересечь Дунай по старому, да не на один век построенному мосту, доехать до дороги Ульм-Хербрехтинген, свернуть на север, а на пересечении шоссе с линией электропередачи принять незнакомца, который выйдет из леска.
Подъехав к назначенному месту, Сидней не без удивления увидел мужчину, сидевшего на бетонной опоре мачты и читавшего книгу. Приметы совпадали. Поразившись беспечности незнакомца, Чиник остановил машину и, не выходя из нее, произнес, полуоткрыв дверцу:
— Прошу прощения, господин, который час?
На него посмотрел небритый остроносый мужчина лет сорока в неглаженных брюках и стоптанных ботинках и, не выказав ни малейшего желания вступить в беседу, снова окунулся в книгу.
«Черт бы тебя побрал!» — выругался про себя Сидней и, не заглушая мотора, вышел из машины... «Какого дьявола ты требуешь от меня осторожности, если сам ведешь себя как разгильдяй, герр Гродоцки?»
— С кем имею честь? Вы меня с кем-то перепутали.
— Вас нельзя ни с кем спутать. «Наннт ман ди шлиммстен шмерцен»2,— произнес первую половину пароля Сидней.
— Это другое дело. «Зо вирд аух ди майне генаннт»3,— отозвался Гродоцки, закрыл книгу и по-чаплински — носки врозь — двинулся к машине.
Сиднею надо было поселить незнакомца у себя. Судя по всему, жить вместе предстояло не один день, и не одну неделю, пока Гродоцки не изготовят швейцарский паспорт и не переправят через границу.
Много разных малосимпатичных людей встречал в своей жизни Чиник, но такого отталкивающего типа увидал, кажется, первый раз. Самонадеянность во взгляде, плечи — одно короче другого, весь какой-то скособоченный. А чего стоит этот тоненький нос?! Такими носами народная фантазия, подметив связь между характером и внешностью, наделяет леших и домовых. Какую ценность для Альбиона может представлять этот Гродоцки? Почему задание объявлено исключительно важным?
Всю дорогу до моста ехали молча. Когда приблизились к ресторану, Чиник произнес, не оборачиваясь:
— Если вы проголодались, я мог бы что-нибудь вынести.
— Езжайте не останавливаясь. Если мне что-нибудь понадобится, я скажу вам сам,— властно проговорил Гродоцки.— Пока я хочу немного вздремнуть.
«Этот тип принял меня, скорее всего, за мелкую сошку. Считает себя вправе разговаривать со мной свысока. Послало, однако, мне небо»...
Вскоре раздалось сопение, едва не заглушавшее шум мотора. Взглянув в зеркальце над головой, Чиник увидел полуоткрытый рот и длинные желтые зубы. Машинально чуть отвернул зеркальце.
Сидней вел машину не торопясь и вернулся домой затемно. Провел Гродоцки в комнату за своим кабинетом. Гость, скользнув равнодушным взглядом по столу, заставленному едой, и по стенам, бесцеремонно подошел к шкафу с книгами и, открыв его, присел на корточки, знакомясь с томами по корешкам. Улыбнулся уголками рта. После чего, не вымыв рук, сел за стол и, открыв свою книгу, принялся за трапезу. Книга называлась «Теорема Ферма: надежды, разочарования, надежды» и, насколько мог догадаться Сидней, посвящалась попыткам ученых разных стран решить теорему знаменитого французского математика, высказавшего ее и не оставившего доказательств.
— Ни я, ни, должно быть, вы не знаете, сколько вам предстоит прожить здесь,— тоном хозяина произнес Чиник.— Никто не должен догадываться о вас. Туалет налево, ванная за туалетом, этот телефон соединен с моим кабинетом. Спокойной ночи.
— Ага,— отозвался гость, не отрываясь от книги.
Герр Гродоцки принадлежал к тому не очень распространенному в Европе типу людей, которым, нелегко дается искусство держать свое в себе. Уже через несколько дней Чиник отметил, что суровость гостя была напускной. Просто ему хотелось с самого начала подчеркнуть свое превосходство. Однако желание самолюбивого гостя не подкреплялось ни жизненным опытом, ни профессиональной выучкой. Чиник решил дать тому возможность выглядеть важной персоной, не делая со своей стороны ни малейшей попытки близко сойтись.
— Я третий день ем на завтрак жареные сосиски. Если бы хозяин догадывался, кому он дал кров...
— Я догадался об этом еще до встречи, когда меня попросили вспомнить строчку из Гейне. Понял, что мне предстоит познакомиться с глубоко несчастным человеком.
— Что?! Несчастным человеком? Вы просто забыли или вообще не знали того стихотворения: «Когда будут называть величайшие имена, назовут и мое имя», вот в чем смысл строф бессмертного Гейне! — Гродоцки, кажется, первый раз улыбнулся, однако сделал это, не открывая рта... должно быть, стеснялся своих зубов.
— Только потому и избрали такой странный пароль?
— Нет, я хотел, чтобы имя Гейне, книги которого фашисты сжигают, не забылось, чтобы сбылось пророчество поэта. Англия не забудет Гейне, как не забудет и вас,— с некоторой напыщенностью, прогнав с лица улыбку, произнес Гродоцки.— О
