нужный момент. Как рыцарь использует меч — не задумываясь, без колебаний.
— И не боясь крови?
— И не боясь крови.
Вазак остановился. Натянул шапку на брови, завязал шнурок ушей под подбородком — тройным, висячим. Щеки его в обрамлении меховой «бороды» были пунцовыми. Усы обледенели, на кончике носа висела капля. Это было бы смешно, когда б не глаза Вазака. Две черные маслины, выпуклые по-жабьи. Такие черные, что на ум приходила грозовая ночь: тьма, и вспышки зарниц вдалеке.
— Обо мне ты тоже знаешь все? — хмуро спросил он.
— Все, — ободрил толстяка Амброз. — Потому и звал с собой.
— Думаешь, если мы что-то обнаружим, я сохраню тайну?
— Ни в коем случае. Ты сразу же доложишь о тайне своему учителю, Талелу Черному. Меня это вполне устраивает. Идем, друг мой. Не стоит так много говорить зимой, во время ходьбы. Можно простудить горло.
Некоторое время они шли молча. Амброз сунул в рот варган, с которым не расставался, и на ходу дергал за язычок инструмента. Гнусавая, однообразная мелодия раздражала Вазака хуже зубной боли. Он через шаг зыркал на спутника, но помалкивал. Вскоре маги остановились: стены башни в этом месте как бы заворачивались внутрь, на манер створок раковины, образуя подобие дворика. Две чахлые яблони; скамейка, заметенная порошей. Мертвый по зиме цветничок, огороженный резным палисадом. Фонтан — стоя в пустом бассейне, голая нимфа наклоняла к земле кувшин. Нимфа мерзла. Нимфу пожалел бы даже королевский палач. Метель, и та смилостивилась, накинула бедняжке на плечи пушистую шаль.
— Здесь, — внезапно сказал Вазак. — Где-то здесь.
— Я не зря взял тебя с собой, — спрятав варган в карман, Амброз улыбнулся. Хитрые лучики разбежались к вискам мага от уголков глаз. Так охотник радуется нюху любимой суки. — Ты — мастер брать гиблый след. Значит, здесь? Не подскажешь ли, где именно?
Вазак ринулся вперед, разбрасывая снег. Все было забыто: усталость, одышка, раздражение. Дикий кабан пер по целине — рухни небо, кабан останется безразличен. Когда ученики Талела, жреца Сета-Разрушителя, ощущали близость смерти, они пьянели. Любая смерть — вчерашняя, сегодняшняя, завтрашняя — приводила их на грань экстаза. Тут крылась опасность — перспектива собственной гибели опьяняла Талеловых учеников не хуже любой другой. Наверное, поэтому никто из молодых не превзошел Талела Черного. И уж тем паче никто Талела не пережил.
Приплясывая на месте, чтобы ноги не мерзли, Амброз смотрел, как Вазак кружит по дворику. Толстяк обнюхал нимфу, пнул скамейку; зачем-то сломал доску палисада. И наконец замер под левой яблоней: запыхавшийся, счастливый.
— Вот, — он ткнул пальцем себе под ноги. — Могила.
— Свежая? — уточнил Амброз.
— Свежачок. Семь дней; может, восемь.
— Покажи.
— А копнуть не хочешь? — хмыкнул Вазак. — Лопатой? Заступом?
— Не хочу.
— А придется…
— Открой, — повторил Амброз, и сбросил капюшон.
Волна густых волос упала на плечи. Волосы развевались, как если бы в лицо Амброза дул ветер. Черты мага высохли, налились древесной твердостью. Казалось, таинственный резчик высек это лицо из стальника — редкого кустарника, о чьи ветки щербится лезвие топора. Руки Амброз держал поднятыми, ладонями вверх. Рукава кафтана упали до локтей, и было видно, что руки мага также изменились. Пальцы — сучки. Ногти — темные капли смолы. Кожа на предплечьях — кора, изрезанная морщинами. На ладонях во множестве набухали бородавки — почки, готовые проклюнуться свежими листьями или побегами. Ветер усилился, волна кудрей взмыла птичьим крылом. Для тех, кто знал, за что Амброза прозвали Держидеревом, это был ясный знак.
— Я пошутил, — быстро сказал Вазак. — Насчет лопаты.
— А насчет заступа?
— Тоже. Я открою.
— Вот и славно. Я жду.
Капюшон вернулся на прежнее место. Рукава упали к запястьям. Одеревенелость — так называл это сам Амброз, и те свидетели, кому удалось остаться в живых — быстро покидала мага. Желая поторопить возвращение Амброза в естественное состояние, Вазак упал на колени. Бормоча невнятицу, он зачерпнул горсть снега и начал перетирать снег в пальцах. Вопреки ожиданиям, снежинки не таяли. Вскоре толстяк держал целую пригоршню синеватого, как кожа покойника, песка. Песок ворочался, вспухал неприятными пузырями. Выкрикнув: «Нар'гха! О нар'гха!..», Вазак набил себе полный рот песка. Потекли синие, дурно пахнущие слюни. Толстяк жевал, давился, мотал головой — и наконец выплюнул длинную, искрящуюся ленту. Она без остатка всосалась в сугроб под яблоней, и сугроб почернел, становясь могильным холмиком. Миг, и холм растекся по земле, наливаясь стеклянным блеском. Стало видно, что лежит под рукотворным окном, локтей на пять-шесть вглубь. Тело, похороненное без гроба, было завернуто в саван. На саван пошла занавеска или покрывало с кровати. Вазак захрипел, и в том месте, где пряталось лицо покойницы, саван расползся гнилыми нитями.
— Красотка, — кивнул Амброз. — Никаких сомнений.
— Рыжая…
Слюни все еще текли изо рта Вазака. Он наклонился вперед, словно хотел схватить покойницу в объятья — и отшатнулся, крича от испуга. Саван зашевелился. Казалось, Инес ди Сальваре намеревается встать из-под мерзлой земли. Треснула ткань, наружу высунулась кость, плотно обтянутая кожей — часть плеча, или ребро. Кожу густо покрывала рыжеватая щетина. Тело ворочолась, принимая самые странные очертания. Скованная землей, тугой от холода, вот уже неделю как мертвая, Красотка продолжала мучиться метаморфозами — не осознавая угасшим рассудком, что творится с плотью. Так, если верить лекарям, у обычных людей после смерти продолжают расти ногти и волосы.
Вазак упал ничком. Заколотил руками и ногами, крича уже не от страха — от вожделения. В силах сделать землю прозрачным стеклом, ученик Талела Черного не имел силы разбить это лже-стекло, прорваться к шевелящейся покойнице. Тут и впрямь понадобились бы заступ и лом. Но вид смерти, полной движения, опрокинул Вазака в пропасть безумия. Он грыз землю, срывал ногти, пытаясь расковырять дорогу вниз; шептал слова, от которых даже Амброза пробирал озноб, и плакал от их бесполезности. Жирная, бесформенная каракатица; вместилище противоестественной страсти.
— Хватит, — велел Амброз.
Яблоня над могилой зазвенела, словно была покрыта бронзовой листвой.
— Хватит, я сказал!
Вазак опомнился. Шапка сползла набок, плащ был мокрым и грязным. Чулки прорвались на коленях. Страшен и смешон, толстяк хрипло пыхтел. Он не жалел, что поддался на уговоры Амброза и потащился по морозу к Красоткиной башне. Ежедневно сталкиваясь с вещами, от которых палача, и рыцаря, и мясника прошиб бы холодный пот, Вазак очерствел, закостенел душой. Мир сделался черно-белым, чувства притупились, и не было оселка — заточить лезвие души. Никто не догадывался, что за яркое переживание, подобное нынешнему, толстый Вазак готов лизать благодетелю ноги.
Что, впрочем, не помешало бы Вазаку уложить благодетеля в гроб.
— Закрывай, — велел Амброз. — Насмотрелись.
И вдруг шагнул вперед:
— Нет, погоди…
Брезгливый по натуре, любитель маленьких удовольствий, скрашивающих жизнь, Амброз мог, когда надо, вглядеться и в живот
