подгибались. В висках стучали упрямые молоточки. Глупо было не спать всю ночь. Глупо было скакать перед дуэлью. Впрочем, что сегодня было не глупо?
Эрик ждал его у фонтана.
Из кувшина, который мраморная нимфа держала на плече, лилась вялая струйка воды. Стены башни — верней, развалины — в этом месте изгибались раковиной, давая приют крохотному палисаднику и двум скамейкам. Цветы, игнорируя клумбу, росли везде — узники, сбежавшие из тюрьмы. На них сыпался яблоневый цвет. Мама, вспомнил Натан. Ребенком она водила меня сюда. Смотри, сынок, говорила мама. Это великое место. Тут жила Инес ди Сальваре, чье имя носит университет. Я кивал, смотрел во все глаза и не видел ничего великого. Руины, где живет хромой, вечно пьяный сторож. Три сестры-яблоньки. Фонтан. Палисад и фонтан восстановлены за счет казны; руины декорированы благотворителями. Уже позже, выяснив, за что имя ди Сальваре присвоено университету, я заодно выяснил, что окрестности знаменитой башни — излюбленное место студентов, решивших выяснить отношения с клинками в руках. Отсюда возвращались со шрамами на лице и дырками в теле; случалось, что и не возвращались.
— Я взял, — вместо приветствия сказал Эрик. — Вот.
Он показал брату две рапиры без ножен. Натан узнал рапиры. Легкие, гибкие, с решетчатыми корзинками вокруг рукоятей. Дома, в фехтовальном зале, Эрик выигрывал у Натана три схватки из пяти. «Много думаешь, — бранил наследника отец, улыбаясь. — Умники гибнут первыми…»
Сняв сюртук, Натан остался в сорочке. Драться они договорились без секундантов, не желая предавать огласке свою дуэль. Ждать было некого. Повертев сюртук в руках, юноша бросил его на ограду палисадника. Топнул, проверяя, скользят ли подошвы сапог, и взял у Эрика рапиру. Пока Эрик раздевался, в ушах Натана звучало аллегро из концерта дер Кюнста для фагота с оркестром. Он всегда слышал это аллегро перед тем, как наделать глупостей. Хриплый фагот несся в атаку, скользя по гребням струнных, и кровь закипала в жилах.
— Начнем? — спросил Эрик.
Вместо ответа Натан принял стойку.
Напротив стоял чужак. Младший брат куда-то делся, вместо него рапиру держал человек, похожий на отца, только без отцовской ласки во взгляде. Он меня убьет, подумал Натан. Нет, это я убью его. Юноша не знал, что страшнее. Твоя Долорес, вспомнил он. Эрик всегда дразнил меня: «Твоя Долорес…» Я обижался, сердился и не видел главного. Сейчас вижу. Чужой человек хочет убить соперника. Гордый, кичащийся происхождением Эрик и самому себе не признался бы в том, что с легкостью говорила вслух половина студентов на каждом курсе. Великий Митра, что мы делаем?
Клинки скрестились.
Фагот звучал все громче. Струнные бесились; скрипки белыми гребнями порхали над волнами баритон-виол. Натан сдерживался, пробуя защиту брата. Сдерживался и Эрик, двигаясь с медлительностью, мало свойственной его порывистой натуре. Это не могло продолжаться долго. Правый кварт. Укол в секунду. Финт, ангаже; ремиз. Музыка рвалась в зенит. Звон литавр; звон рапир. Скрипка-прима хлестнула яростным пассажем. Натан едва увернулся. Опоздай он, и клинок рассек бы ему скулу. Рискни он, и его собственный клинок вошел бы брату под ребра. Вольт; еще один. Фланконад под руку, в бок. Эрик отступил. Увлекаемый боем, Натан шагнул вперед, но брат отступил снова. Он смотрел поверх Натанова плеча, в сторону городской окраины, где, как знал Натан, сгрудились корпуса красильной фабрики.
Ловушка?
Натан остановился, опустил рапиру острием к земле. Нет, Эрик не спешил воспользоваться моментом. Забыв о дуэли, он не отрывал взгляда от чего-то, невидимого для Натана, и чужак уходил, растворялся, уступал место растерянному мальчишке.
Подставив брату спину, Натан обернулся.
От города к ним неслась гарпия. В когтях она несла знамя, красное с золотом. Мощные крылья пластали воздух, человеческое лицо пылало от гнева. Если бы мог, Натан провалился бы сквозь землю. Позади сопел Эрик. Гарпия спикировала к башне, начиная обратную трансформацию еще в полете. Долорес Станца, в прошлом — именная стипендиатка Академии наук, прошла через камень, закончив университет с отличием. Инициацию будущему доктору философии и информатики оплатили из благотворительного фонда, учрежденного графиней ди Гендау. Если у профессора ди Ронара, более известного как Ворон, и впрямь была высшая степень контроля над метаморфозами, приват-доцент Станца ни в чем не уступала заведующему кафедрой.
Братья отвернулись. Разглядывать голую Долорес было низко для ди Шоргонов. Натан чуть замешкался — и поэтому видел, как знамя оказалось домашним халатом, который женщина мигом накинула на себя. Мелькнул нитяный кушак, завязываясь узлом. Полы халата развевались, словно крылья, когда Долорес ринулась к дуэлянтам. Две пощечины прозвучали так громко, что спугнули ворон, сидевших на карнизе башни.
— Идиоты!
Пощечины сменились оплеухами.
— Болваны! Молокососы!
— Ну да, — сказал Натан. — В общем, да.
Эрик кивнул, держась за щеку.
Сев на траву, приват-доцент Станца разрыдалась. Из слов, тонувших в слезах, сделалось ясно, что Долорес проспала. Добрые люди, чьи друзья случайно оказались в «Цветке яшмы», из лучших побуждений уже сообщили ей о предстоящей дуэли. Проклиная двух идиотов, болванов и молокососов, Долорес намеревалась еще до рассвета явиться к башне и, договорившись со сторожем, обождать дуэлянтов внутри. Но с вечера она долго не могла заснуть, и вот — пришлось лететь сломя голову, едва схватив халат, позоря ученую степень и женское достоинство…
— Что напишут в газетах? Что я совратила молодых ди Шоргонов? Нагишом выплясывала перед ними?! Лупила по мордам, как портовая шлюха — пьяных матросов…
— Ну да, — вздохнул Эрик. — В общем, да.
Натан втянул голову в плечи.
Яблоневый цвет летел с веток на землю. Вздрагивая, белые лепестки кружились в воздухе. Лепесткам казалось, что они — метель, буран, вьюга. Что жизнь — навсегда.
В чем-то они были правы.
