— отвал башки.
Синяк на бедре небольшой, ссадина на локте, ссадина на лбу, большой, круглый, лиловый кровоподтек на плече. Это она здорово приложилась.
— Обо что ты так?
— Не знаю. Отключилась на секунду, пришла в себя — лежу внизу лестницы.
— Странно, не ожидал такой динамики, — удивился я, положив ей руку на затылок. — У тебя не было каких-то чрезмерных нагрузок?
Промолчала. Да и чёрт с ним. Какая разница? Важны следствия, а не причины.
— Улыбнись. Подвигай бровями. Пошевели ушами… Знаю, что не умеешь, просто попробуй. Завтракала?
— Да.
— Глотала нормально?
— Ну… Как будто через силу немножко.
— Плохой признак. Не знаю, что ты делала с момента прошлого осмотра, но больше этого не делай, потеря глотательного рефлекса нам точно ни к чему.
Снова промолчала. Лицо окончательно застыло прекрасной неподвижной маской, улыбок на нём больше не будет, иннервация блокирована. Снизилась внятность речи из-за нарушенного контроля губ. Целоваться ей в ближайшее время не светит. Интересно, она вообще целовалась? Тьфу, какие глупости лезут мне в голову. Внешность имеет значение — будь она страшненькая, я бы воспринимал ситуацию спокойнее, хотя с точки зрения медицинской этики не должен. Вон, даже Алька сопит расстроенно.
— Ну что же, приступим.
— Как это будет… Происходить? — не выдержала девушка.
Страшно ей, надо полагать. Мне было бы страшно.
— Довольно просто — для тебя. Ты сидишь, лежишь, стоишь — как тебе удобнее. Я тебя рисую. Мы разговариваем.
— Рисуете?
— Звучит странно, понимаю, но работает. Можешь потом забрать наброски и сжечь, если хочешь. Искусство ничего не потеряет, я так себе художник.
— Я могу одеться?
— Да, конечно. Но маску, пожалуйста, не надевай.
— А разговаривать обязательно?
— Не хочется?
— Нет.
— Понимаю, я тебе неприятен, и у тебя есть на то причины. Но придется — это контроль обратной связи.
— Не понимаю.
— Сложно объяснить. Когда мы говорим, я контролирую твою точку локуса на фрактале. Чувствую, как меняешься ты и как меняется мир.
— А без рисунков и разговоров не можете?
— Могу. Иногда приходится действовать быстро. Но и последствия непредсказуемы. Поскольку ты не умираешь у меня на руках от ранения в сердце, то лучше не спешить.
— И когда вы начнете?
— Уже начал. Ты сидишь, мы разговариваем, я рисую, — показал ей блокнот с наброском.
— Я ничего не чувствую!
— И не должна. Ты меняешься относительно мира, а не себя, потому что ты и есть точка отсчета.
— Не понимаю.
— Я и сам не очень понимаю, — признался я. — Но факт.
— И когда у меня… Отрастёт… Ну…
— Мужской половой признак?
— Да, — лицо бесстрастное, но её аж передёрнуло от отвращения.
— Всё будет не так, как ты себе представляешь. Сейчас тебе кажется, что ты будешь девочка-с-пиписькой, несчастная и нелепая. Потому что проецируешь себя в мужское тело, и тебе гадко. Так и было бы, если бы тебе поменяли пол гормонами и хирургией, да еще так экстренно, как планировал твой отец. Кстати, не подскажешь, почему? Если ему позарез нужен мальчик, логично было начинать до полового созревания, делать трансгендерный переход плавно, совмещая гормональную терапию с работой психолога, а не растить тебя девочкой до семнадцати, а потом угробить эндокринную систему ударными дозами тестостерона.
— У него был мальчик. Наследником был мой брат, но он умер.
— Соболезную.
— Не стоит. Я его почти не знала. У нас разные матери, мы встречались пару раз в год на официальных мероприятиях. Я даже лица его не видела ни разу.
— Разве это нормально? — влезла в разговор Алиана. — Если бы у меня был брат, я бы хотела с ним общаться!
— Зачем? — вяло спросила Калидия.
— Ну как же, это брат!
— И что?
Девушки смотрят друг на друга с непониманием. Детдомовская бессемейщина и аристократическая клановость. Одна все детство плакала в казенную подушку, мечтая о семье, другая не знала, куда от нее деться, и в сладких снах видела себя сиротой.
Жизнь всегда дает нам не то, что хочется.
— От чего умер твой брат? — переключаю разговор на себя.
— Его убили.
— Кто?
— Кто же признается? — удивилась Калидия. — Любая из враждебных фракций, желающая ослабить нашу. Любой из нашей фракции, считающий, что сможет занять место спикера. Спикер должен иметь наследника, поэтому наследник всегда мишень.
— Не хочешь быть наследником?
— Мои желания не имеют значения, — замкнулась девушка.
— А чьи имеют? Отца?
— Ничьи, — отрезала она. — Важны интересы фракции, отец их проводник.
— Для тебя они тоже так важны?
Замолчала. Не ответила. Лицо ничего не отражает, но я настроился на резонанс, и от нее веет безнадежной горечью. Нет-нет, так не годится, мне нужен вербальный контакт.
— Давай представим, что ты не дочь владетеля Креона, а просто девушка Калидия, которая никому ничего не должна. Чем бы ты хотела заниматься? Как жить?
— Зачем об этом говорить? Я — это я.
— Это ненадолго, — серьезно сказал я. — Скоро ты станешь другим человеком. Может быть, у него будут другие мечты.
— Он что, даже не вспомнит, что был мной?
— Дело в том, что он тобой не был, — ответил я. — Это будет молодой человек по имени Калид, и я с ним не знаком. А чего хотела бы девушка Калидия?
Она замолчала и задумалась. Я поступаю жестоко и неэтично, провоцирую и нагнетаю. Делаю больно. Но так надо. Эмоциональные реакции раскрывают пациента. Когда я закончу свои труды, девушки, которая могла бы меня этим попрекнуть, уже не будет.
— Не знаю, — ответила она наконец. — Мне сложно представить себя вне… Вне…
— Замкнутого круга обязательств и долга? — подсказал я.
— Да, пожалуй. Никогда не рассматривала себя отдельно. Для нашей семьи, ты — это и есть твой долг. По этому праву мы возглавляем тех, кто живет для себя. Потому что живущий для себя не может принимать решения за других.
— А кто-то обязательно должен принимать за них решения? — спросила Алька. — Разве они не могут сами?
— Не могут, — уверенно ответила Калидия. — Общество, где каждый принимает решения за себя, и никто — за
