язык! Если бы случилось такое — скрывать бы не стали. В таких случаях не звонят, а бумагу шлют. Жди звонка оттуда утром.
— Тебе всё-таки что-то известно, Георгиевич. Не мучь. Открой душу. Мы с женой всё равно не уснём.
— Под твоё честное слово и только как прокурору…
— Ты знаешь меня, Жорик!
— Приказано выяснить, не появлялся ли твой сын в городе. Дали команду усилить патруль и задержать.
— Что?! Самоволка из Афгана? Побег? Не может быть… Чушь!
— Такую же команду о его немедленном аресте получил наш военный прокурор…
— Я ничего не понимаю…
— Пропал без вести твой сын, Данила Павлович, причём при весьма непонятных обстоятельствах.
— В бою?
— Нет. В таких случаях дома не разыскивают…
Данила обхватил голову руками. Завыл бы по-волчьи, но зубы сжались сами, и он застонал.
Как в прежнее подлое времечко
Был поздний час. Ничто не нарушало покоя полутёмной комнаты, лишь блики умиравшего пламени в камине да редкий бой больших напольных часов.
Они сидели в креслах друг против друга: древний Парацельз, закинувший ногу на ногу, закрывший глаза, пускавший дым от дорогой сигары ленивыми кольцами в жерло топки, и Дьякушев, откинувшийся на спинку кресла, нервно теребящий носовой платок и прикладывающийся время от времени к бокалу коньяка. Его допекал насморк, появившийся, лишь настигло известие о трагедии с Никой. Мрачное молчание Сигизмунда угнетало его.
— Я не понимаю, она родная дочь тебе или нет?! — выкрикнул наконец Дьякушев, и, вскочив, забегал по паркету.
— Что хотел узнать? — Парацельз без выражений на лице приподнял тяжёлые набухшие веки из-под золотой оправы очков, оставаясь в позе каменного изваяния. — Договаривай.
— Занялся бы уж своим оккультизмом! Как ты можешь молчать?
— Оккультизм — теперь не панацея. Несколько дней ранее можно было бы предвидеть мрачные события, что-то предпринять, изменить…
— Ты всерьёз рассуждаешь об этой чертовщине или…
— Разумом двинулся?.. Жизнь загоняет в такие тупики, что обращаешься не только к Богу, но и к дьяволу, да и высший дух Гегеля вспоминаешь, лишь бы избежать возмездия. Коротка у тебя память…
— Не напоминай, — поёжился Дьякушев и отхлебнул из бокала. — Опалили те события, чудом выскользнул.
— А кто уберёг?
— Так ты же!
— Вам, любезный Иван Данилович, в Высшей партийной школе опасались читать лекции об астрале, иррациональном мире, их владыках! И Господь наш, и дьявол равны в силах, только властвуют по-своему и творят в разных, так сказать, сферах.
— Не читали, и к счастью. Нам, дуракам, пудрили мозги фолиантами Мордехая Леви[8], все предки которого были раввинами, а тот уже студентом отрёкся от их учений, отца и мать проклял и «Капиталом» весь мир задурил. Но Господь отомстил ему: родню и его самого обезумил перед смертным одром и лишь десяток дурачков нашлось, чтобы проводить его гроб.
Деликатно сморкаясь, Дьякушев отбежал за спину собеседника: «Не спятил ли Сигизмунд от свалившегося на него несчастья?»
— Вы не пугайтесь, милейший. — Парацельз словно видел его и за спиной. — Для вас свалившееся лишь беда, для меня — трагедия. Вы переживёте быстро и забудете. Помните, Медунов загремел и мог вас потащить за собой, но пуля была не ваша, просвистела, лишь царапнув. И вот вы об этом даже не вспоминаете.
— К чему всё это, Сигизмунд? Тебе прекрасно известно, что я тебе по гроб жизни обязан, и никогда, слышал?.. Никогда!
— Полноте. Мои мысли о дочери, которая борется сейчас со смертью в какой-то Богом заброшенной лечебнице. Но это ещё не всё. Я чую горелый запах двух тел своих лучших учеников и помощников, рассекаемых жестокими ножами патологоанатомов на залитых их кровью столах…
— Хватит! — не вытерпел Дьякушев. — Хватит травить души себе и мне! Тем двоим не помочь, и виновен в их гибели лишь один раздолбай! Будь фотограф осторожнее с бензином, не пролей его в салон да не кури за рулём, пожара бы не случилось и все целёхонькими возвратились.
— Ты продолжаешь верить своему послушному дурню генералу?
— Довольно!
— Вон как ты заговорил! А кто вернёт мне огромадные денежки?
— А кто затушит ещё один пожар в банке? Или ты забыл, что Куртлебс там долго будет отдуваться? У этого еврея кишка тонка. Я молю Бога и дьявола, чтобы его разбил паралич, прежде чем ему раскроет рот этот проклятый Ковшов.
— Не обращайся к великим, найми бедных грешных. В конце концов, попроси меня. Или, думаешь, трагедия помутила мой разум?
— Боялся и заикаться, — бросился к нему Дьякушев и крепко стиснул в объятиях. — Я у тебя опять в долгу!
— Сочтёмся, — буркнул Парацельз.
— Не кори меня. Я опять проиграл, — каялся Дьякушев.
— Промахи обоих. Ты доверился слабаку, меня подкузьмили недоумки-ученики, спустя рукава относясь к делу. Но в Краснодаре бывало и хуже, а выкрутились. Соединим усилия. Кстати, ты решил проблему с моим выездом за границу?
Парацельз преображался на глазах, сонливость и гнетущая печаль с его лица исчезли, он приподнял очки над глазами и жёстко впился взглядом в собеседника.
— Вопрос отработан на должном уровне, — начал сморкаться в платок тот, закрывая пол-лица. — Меня не подведут. Не волнуйся. Утром на моём автомобиле едем в больницу, забираем Нику — врача я убедил — и докатим до столицы.
— Не тяжело ей будет?
— Нам выделят спецавтомобиль для её перевозки и сопровождающих врачей со всем необходимым оборудованием. В столице её разместят в кремлёвке, а уж оттуда спустя день-два — за бугор.
— А я?
— Тебе придётся перебираться с нашей делегацией через Польшу, ничего подходящего не придумать. Ну а оттуда — к немчуре, где и встретишься с Никой. Гансы в ортопедии — первые в Европе, да и в мире. Затем полечитесь в Карловых Варах, как она станет ходить. А там видно будет. Далеко загадывать нет смысла.
— Не близко ли нас размещаешь? Под носом у сыскарей…
— Чекистам вы не нужны, а милицейским ослам не до вас.
— Хорошо… — задумался Сигизмунд. — А сам что замышляешь?
— Большим ходом идёт подготовка к очередной Всесоюзной конференции. Девятнадцатой по счёту. Лигачёв раскочегарился — искры летят.
— Кого запалят в этот раз?
— Тут и гадать нечего. Обстановка нагнетается на этого выскочку Бориску. Ребята наши в замешательстве: в чью сторону кидаться? Ельцину вроде полный… леденец, а под Горбика ложиться тоже не все желают… Смутные времена наступают…
— Разберёмся. Я в столице буду, тоже к своим загляну. Просвещу, если что.
— Страшный год! У меня под носом крамола развелась. — Дьякушев сморкнулся, допил коньяк, налил ещё. — Прокурора области назначили — как молотом по голове, а его первый зам ещё хлеще.
— Ну насчёт Куртлебса своего не
