любово виновника на тряпки.
Мне просто повезло, что Сафие приняла мой сумбурный рассказ о том, что папу у нас Аллах забрал. Но это не значит, что она в нем не нуждается.
И не значит, что я имею права ее лишать, когда он уже в прямом смысле топчется на пороге.
— Что там он, Айлин? — Лейла спрашивает напрямую, я опять-таки вздыхаю.
Ставлю утюг вертикально, чтобы дырку не пропалить. Беру телефон. Выключаю динамик и подхожу к окну.
Сафи спит. Не подслушает и не сопоставит, но я все равно зачем-то таюсь.
Прижимаюсь лбом к стеклу, смотрю на город. Он не у моих ног, конечно. Я — как и наш этаж — личность посредственная. Не то, что некоторые.
И угораздило же связаться с таким… Влюбиться в такого. Такому отдаться. Такого предать…
— Ничего особенного, Лейл. Как я и думала. Зол до ужаса. Ненавидит меня. Не простил. Сафи хочет… Забрать или видеться.
— Ой, Аллах… — Подруга пугается, качает головой. Мне еще хуже. Она тоже считает, что угроза может быть совершенно серьезной. — Прямо забрать? Так и сказал?
Киваю. Похоже, себе, а не ей.
— Да. У меня с документами проблема… — Замолкаю, а потом думаю: да какой смысл вокруг да около ходить? — Поддельные они. Он сразу сказал, что при надобности сможет доказать. А пока будут разбираться…
Я говорю и ответ напрашивается сам собой: нельзя с ним ругаться. Нельзя в схватку. Он меня размажет до мокрого следа на асфальте. Но как же с ним мириться, если он так сильно ненавидит?
— Ты говорила, что хотела ему про дочку сказать? — вздыхаю.
— Ему не важно, что там я хотела. Почему флешку подсунула. Почему ребенка скрыла. Я мразь для него…
— Не говори так, Ручеек. Ты мать его ребенка. Ты ему такой подарок сделала…
В груди становится тяжело. В глазах собираются слезы. Даже не знаю, откуда так резко. Почему так себя жалко.
Запрокидываю голову. Дышу носом.
Я не рассматривала для себя аборт. Я не такая. Я Сафи любила еще раньше, чем мы ее зачали. Сама бы умерла, но ее родила. И благодарности за это не жду. Но как же тяжело знать, что он видит во мне только плохое. Только черноту, которая живет в каждом. И в нем тоже. Но меня даже вопреки всей черноте тянет. Я даже вопреки мечтаю, что может быть когда-то…
— Не знаю, как Сафичке сказать, Лейляш…
Возвращаю себя из обжигающего холодного океана наших с Айдаром отношений хотя бы на льдинку родительства. Мотаю головой. Опять смотрю вниз в наш двор. Представляю, как неуместно здесь смотрелась бы его новая шикарная машина.
А потом думаю: вот бы Сафичке на такой покататься… Вот бы ей в столице пожить… Вот бы на руки и вжу-у-ух…
— А если он ее против меня настроит? — Спрашиваю шепотом. Надеюсь, даже Аллах не расслышит. А то вдруг решит меня так и наказать?
— Не будет такого, Ручеек. Не будет…
— Он очень злой, Лейла. Очень-очень. Ты не представляешь. Ты глаз его не видела…
Вспоминаю и тру плечи. Я бы в двадцать под таким взглядом расплавилась. И сама толком не знаю, как сейчас устояла.
Лейла подхватывает эстафету тяжелых вздохов. Молчит пару секунд. Колеблется может, не знаю.
— А ты не спорь с ним, Айка… Будь мудрой. — Она замолкает. Может ждет, что я начну прирекаться. Но я не спорить хочу, а найти выход. Пусть мне Лейляша подскажет. — Злится? Пусть злится. Признай вину, даже если не чувствуешь. Не питай его злость. Она сойдет на нет. А любовь вернется. Он на тебя не злился бы, если не любил… Ему было бы всё равно. А раз не всё равно…
— Не думаю… — Улыбаюсь невесело. Теперь не спорит уже Лейла. Так и молчим друг дружке. Подруга просто как бы рядом. Не бросает.
Когда становится прямо-таки неловко из-за затянувшегося молчания, мотаю головой и возвращаюсь к гладильной доске. Беру утюг.
— Так а что там Болатик? Упал? Толкнули, что ли? — меняю тему. Слушаю вроде бы внимательно, а сама в голове так и кручу…
Всю ночь кручу. Когда Сафичка утром приходит и заползает под руку кручу. Когда готовлю ей кашу, с ложки кормлю между сонными кивками головы. Когда волосы заплетаю…
В красивую-красивую замысловатую косу. Я часто думаю, какой же красавицей она у нас с Айдаром вырастет! Мне кажется, взяла у родителей лучшее. И дальше брать должна.
Перед выходом из дому малышка садится на пуф в коридоре. Я надеваю ей сандалики. Вопреки бессонной ночи в крови кроме адреналина как будто ничего и нет. Колотит. Подмывает.
Делать что-то нужно, Айка! Делать!
Поднимаю взгляд на свою малышню и с шумно колотящимся сердцем спрашиваю:
— Как ручка?
Сафи отмахивается. Смотрит на застежку своей обувки. Когда понимает, что я отвлеклась и ножка пока так в воздухе и будет висеть — мне в лицо.
— Нормально, мамуль. Айдар-р-р всё починил…
Улыбается, не подозревая, что почти доводит мать до сердечного приступа.
— Как это, Айдар починил? — спрашиваю мертвым голосом. Сафи улыбается. Ко рту тянется, хихикает опять… В воздухе так пахнет любовью, что мне до жути страшно…
— Во сне, мамуль. Подул-подул. — Показывает. — Поцьомал. — Чмокает себя же в центр ладошки, как я вчера, только сильно и звонко. — Сказал: не плачь! — Хмурит бровки точно как отец. — И всё прошло… — Разводит ручками.
Я киваю и опускаю взгляд на сандалики.
Пальцы дрожат, когда застегиваю. Губы тоже. Сжимаю.
Он ей уже снится даже, Аллах.
— А когда мы в Италию, мам? Я готова… Я уже поучилась, устала, можно ехать отдыхать…
Поднимаюсь и беру дочь за руку. На вопрос не отвечаю. Что ответить?
Он не окружил нас, как я думала. Он внутри поселился.
Как он так быстро вскрыл сразу два изголодавшихся без его любви сердца?
Глава 10
Айлин
Экран мобильного вспыхивает многозначительным: «Все в силе?». Я замираю с наполненной нутеллой ложкой над тестом. Сглатываю.
На кухне шумит телевизор и вытяжка, Сафи носится по квартире. Голодная уже, ждет свой вкусный субботний полудник. Я слышу, как выстреливает четкими: «янт-т-тыки!», «анне делает янт-т-тыки!».
Дочка еще не в курсе, но мы с ее отцом договорились о встрече. Его с ней встрече.
На это ушло много моих нервных клеток и понадобилась куча смелости, но я смирилась с неизбежностью.
На отправленный Салмановым несколько дней назад вопрос: «так когда?», ответила отчаянным: «давай в субботу. Я ее подготовлю».
Крайним сообщением в диалоге до сегодняшнего утра висело
