сутки выбора у меня уже не осталось.
Сопротивляться не было смысла. В последний раз бросив тоскливый взгляд на тяжелую бронированную дверь, я позволила шейдеру увести меня из крохотной захламленной прихожей. Никс последовала за нами.
Стандартная жилая комната многоквартирного дома была забита хламом почти под самый потолок. Из каждого пыльного угла тускло светили голомониторы, торчали связки проводов, коробки с запчастями, платами и чипами, мотки проволоки и всевозможный мусор. Низко урчал автономный генератор электроэнергии. На подоконнике под белым светом прожекторной лампы синел наполовину ощипанный куст син-травки. Единственное окно было плотно закрыто железными ставнями – что, с учетом деятельности хозяйки, совершенно не удивляло.
– На кресло ее, – коротко распорядилась Никс.
Кресло, стоявшее на почетном месте посреди комнаты, подозрительно напоминало кушетку для осмотра пациентов. В клинике, правда, подлокотники не оснащались наручниками для фиксации запястий. Я опасливо покосилась на Кесселя, но шейдер, к счастью, приковывать меня не собирался.
Справа возникла Никс. Шприц-ручку в ее пальцах сменило странное приспособление из множества мелких отверток, игл и лезвий, соединенное толстым проводом с генератором. На руки феммы были надеты металлические браслеты, похожие на очищенные от брони перчатки литианского экзокостюма. Не вынимая изо рта самокрутку, Никс выдохнула мне в лицо горьковатый едкий дым и прицелилась к выступающему под кожей ид-чипу.
Я нервно дернулась.
– Что ты делаешь?
Фемма скептически посмотрела на меня.
– Магию. А что?
– Много чего! – немедленно вскинулась я. – Ты мне запястье вскрывать собираешься! Грязными руками! Без обработки! Без обезболивающего!
– Ну, началось… – Никс закатила покрасневшие от дыма глаза. – Детка, сладкая, может, все-таки наручнички? Ты вообще шейдер или литианская сопля? Хави?
– Она медик, – любезно пояснил Кессель.
– Великолепно. Тогда лучше сразу по голове. Меньше проблем.
Перспектива провести всю операцию в отключке меня категорически не устраивала. Равно как и сама операция, произведенная шисс знает как шисс знает кем в шисс знает какой антисанитарии.
Рука Кесселя коснулась плеча, пресекая попытку подняться.
– Сола, – проговорил он, – шейдеров зараза не берет.
И это говорит манн, который вчера валялся у меня на операционном столе безжизненным телом.
– Всех берет, – упрямо возразила я. – Всех. И вообще, я против операции в таких условиях. Плюс, – кивнула я в сторону Никс, – она явно под кайфом.
Фемма усмехнулась.
– Милая сладкая сопливая детка, у меня все под контролем.
– У тебя руки дрожат!
– Ну, так а стабики на что? – Несколько уверенных тычков в бывшую литианскую перчатку, и сочленения металлического каркаса застыли, намертво фиксируя захват. – Видишь, недоверчивая ты наша? Технология! Расслабься, все путем.
Я так не считала, но спорить было бесполезно.
– Хоть санитайзер у меня из сумки возьми, – буркнула я, сдаваясь. – Протрешь свои чудо-иглы. И руки вымоешь – если, конечно, черные пятна на пальцах не следы неудачной попытки набить очередную татуировку.
– Я достану твой санитайзер, – встрял в разговор Кессель, прежде чем Никс успела ответить.
Не убирая руки с моего плеча, шейдер полез в мою поясную сумку. И первыми, как назло, извлек тонкие кружевные трусики, которые я засунула в боковой кармашек еще вчера на случай, если не успею забежать домой перед свиданием с Ли Френнелем и придется принимать душ в клинике.
Губы Кесселя растянулись в похотливой усмешке. Никс заржала так громко, что почти выронила изо рта самокрутку.
– Интересненько… – ехидно протянул шейдер. – К нашей встрече готовилась?
Я до хруста сжала зубы.
– В основном отделении.
– Как скажешь.
Трусики исчезли в кулаке шейдера и, я подозревала, в сумку уже не вернулись.
Наконец отыскался шиссов санитайзер. Никс, не переставая хихикать, под моим пристальным взглядом обработала лезвия и руки. Пятна масла сошли и даже перчатка, казалось, стала чуточку чище. Это хоть немного, но успокоило.
– Начинаем.
Тонкое лезвие коснулось кожи. Выдохнув сквозь зубы, я крепко сжала кулак, готовясь терпеть разрезание запястья наживую. Я сделала что могла, и оставалось лишь довериться Кесселю и Никс и надеяться, что после операции я все же смогу пользоваться правой рукой.
– Я так понимаю, – раздался над ухом голос шейдера, – боль глушить ты тоже не умеешь…
Кессель утверждал, а не спрашивал, и я не стала говорить очевидное.
Скрипнуло, прогибаясь под весом шейдера, кресло. Никс, уже примерившаяся к моему запястью, недовольно поморщилась.
– Что еще такое, милый? Хави?
Боевик не ответил. Оторвав от подлокотника мою левую руку, он переплел наши пальцы.
– Давай, мелочь… – Я перевела на него напряженный взгляд. – Буду твоим обезболивающим.
– Но… как?
– Смотри мне в глаза.
Я подчинилась – невозможно было не подчиниться властному уверенному голосу шейдера, в котором не было места колебаниям и сомнениям. И темные искры шейда вновь захватили мой разум, ограждая от происходящего вокруг безумия.
Два зрачка, словно бездонные черные дыры, утянули сознание за грань, где перестали существовать пространство и время. Остались только мы, Хавьер Кессель и Солана Диаз, тесно сплетенные друг с другом посреди пустоты. Серебристый шейд, которому я столько лет не давала свободы, встрепенулся, почувствовав близость темного дуала. Черная лапа легла на плечо, скользнула вверх по светящимся белым чешуйкам брони, будто лаская. Внутри разлилось успокаивающее тепло, так похожее на прикосновение к коже редких лучей далекого солнца над Абиссом. Я потянулась за черной ладонью, чуть не урча от удовольствия. Хотелось еще и еще.
Дуальный шейд рыкнул – низко, чувственно, – и все внутри замерло от предвкушения. Сейчас, вот сейчас… ближе…
И вдруг… наваждение кончилось.
Я снова вернулась в комнатку Никс на жесткое кресло, где крепкая рука шейдера удерживала меня в процессе извлечения чипа. Фемма, склонившаяся над моим запястьем, утирала со лба пот. Из зажимов экзоперчатки торчали тонкие нити ид-чипа, покрытые запекшейся кровью и кусочками плоти.
При виде вяло трепыхающихся металлических щупалец внутри поднялась волна неправильного облегчения. Представлять, что эта… мерзость годами жила во мне, врастая в плоть, пуская корни в тело, было не очень-то приятно. Я шевельнула пальцами, проверяя работу мышц, и убедилась – магия, не иначе, – что рука прекрасно работает.
А в следующее мгновение боль обрушилась на меня лавиной.
Руку словно окунули в расплавленный металл. Из раны, начавшей было затягиваться бурой коркой, пошла кровь. Я зашипела, сведенные судорогой пальцы впились в тыльную сторону ладони шейдера, все еще державшего меня за руку.
– Без паники, – спокойно проговорил Кессель. – Включай регенерацию.
Я посмотрела на него сквозь пелену слез. Издевается он, что ли? Как будто регенерацию можно включить по щелчку. Шисс!
– Не… могу…
Хватка на плече усилилась. Боль ослабла.
Я обессилено откинулась на спинку кресла, с трудом переводя дыхание. Второй раз за сутки я чувствовала себя выжатой досуха. Слишком много всего за
