мест? — спросил Кротов.
— Я не знаю, Евгений. Я говорю тебе, я не могу быть уверен, но что-то подсказывает мне, что это было именно так. Девушка была вообще не крымчанка.
— Зачем же так убивать ее?
— Это вопрос ключевой, — произнес Барсуков. − Я был двадцатилетним, после армии, без какого-либо служебного опыта. А Кантарский и другие не только были бесполезны, но и усугубляли ситуацию, отталкивая от себя общество, которое и так не было склонно к сотрудничеству. Не говоря уже о том, что ни прокуратура, ни кто-либо другой никогда не беспокоился об этой девушке. У них были другие заботы.
— Отпечатки пальцев?
— Те немногие отпечатки пальцев, которые не были связаны с кем-то из нашего региона, ни к чему не привели. Конечно, мы сняли отпечатки и с девушки, но это была пустая трата времени.
— Что показало вскрытие?
— Девушке было от восемнадцати до девятнадцати лет. Причина смерти: кровотечение, вызванное глубоким порезом яремной вены. Горло было перерезано лезвием длиной не менее десяти сантиметров. Чистый, профессиональный порез.
— И я представляю, что это подтвердило версию генерала о том, что это сделал сельский житель, — сказала Райская. −Тот, кто пускал кровь домашним животным.
— Именно.
— Развалины храма у источника были основным местом преступления?
— Основным. По следам крови на камнях судмедэксперт определил, что девушка была убита там около полуночи.
— Значит, тело не сдвинули с места… Как вы считаете, это дело рук одного человека или нескольких? − спросил Евгений.
— Я всегда считал, что это был одиночка. Место было очень уединенное, поэтому этот человек мог спокойно провести ритуал, не торопясь, как говорят современные криминалисты, инсценировать.
— Разрез на спине? — произнесла Мария.
— Посмертный. Как и прибивание маски к лицу.
— Значит, жертву не пытали и на нее не нападали, — сделал вывод Кротов.
— Судя по заключению судмедэксперта, это не так. Убийство было явно жестоким, но без элементов садизма.
— Признаки сексуального насилия?
— Ноль. Девушка была девственницей… Единственными следами физического воздействия были потёртости на запястьях. Вероятно, ее связали сначала пеньковой веревкой, а затем проволокой. Больше при вскрытии ничего не обнаружилось.
— Токсикологические тесты? — спросила Мария.
— Из-за целого ряда бюрократических проблем и задержек со стороны лаборатории на их получение ушло несколько месяцев. Наконец, образцы крови оказались чистыми: ее не накачали наркотиками и не отравили.
Евгений и Мария обменялись многозначительными взглядами: как правило, работа с «глухарями» делами означала, что их трудно раскрыть из-за отдаленности событий во времени, исчезновения свидетелей и следователей (часто умерших) и разложения вещественных доказательств. В частности, это дело было омрачено весьма небрежным расследованием и рядом загадок, которые сгущались с годами. Поэтому немыслимо было полагаться на криминалистику, чтобы докопаться до истины.
— Когда дело было закрыто, что вы сделали? — задумался Кротов.
— Я пытался добиваться дальнейшего расследования.
— Вам его дали?
Барсуков горько улыбнулся и покачал головой.
— Нет, но меня перевели в Симферополь, наказав за то, что я осмелился подсказать начальству, что следует продолжать расследование.
Наступила тишина.
— Итак, результаты: расследование закрыли, вас перевели в Симферополь, все умыли руки, а психопат, убивший ее, остался на свободе? — подытожила Мария.
— Тот, кто убил ее, не был психопатом, — возразил Евгений.
— Неужели?
— Подумайте сами: каков клинический портрет психопата? — бросил Евгений в пространство, словно читал лекцию: манипулятор, нарцисс, патологический лжец, тщеславный, увлекающийся, интуитивный субъект, без совести, без эмпатии, ищущий внимания, легко скучающий, вероломный, когда ему противостоят, страдающий импульсивностью и хищническим инстинктом…
— Эй, ты практически описал моего бывшего, — сказала Райская, чтобы разрядить обстановку.
— Кроме шуток… Из картины, нарисованной Романом Игоревичем, и материалами дела, которые я успел прочитать, ничто не заставит меня поверить, что это может быть делом рук человека психопатического типа, −продолжал Кротов. − Здесь мы явно имеем дело с организованным, холодным и расчетливым убийцей, но его личность противоположна психопату. Он следует четкому ритуалу, которого придерживается со скрупулезной строгостью. Мне только непонятен тот факт, что он прибил жертве маску к лицу. Что это?
— Я в целом согласен с Евгением, — сказал Барсуков. − Он, конечно, хладнокровный монстр, но я не думаю, что им двигал какой-то хищнический инстинкт или сексуальное влечение.
— Мы знаем, как он убил, но не знаем, почему, и можем понять его мотивы, только расшифровав тотемический аспект ритуала, который он устроил, — продолжал Евгений.
— Прочитав тома энциклопедий? — спросила Мария, раздраженная профессорским тоном своего коллеги.
— Чтобы поймать такого убийцу, недостаточно понять, как он мыслит, нужно еще выяснить, во что он верит… Вы глубоко изучили дело, Роман Игоревич.
— Благодарю.
— Каково значение этой ведьминой маски, печати, священной стихии, представленной разрушенным храмом?
Барсуков ощутил головокружительное чувство неизбежности. Он понимал, что коллеги находятся на переломном этапе; если они сделают еще один шаг, расследование поглотит их, как это произошло с ним; еще было время избежать этого, и эта тяжелая ответственность переполняла его.
— Вы действительно хотите идти дальше?
Оба кивнули, снедаемые любопытством.
— Очень хорошо, — произнес подполковник. Но я не хочу обсуждать это здесь. Регина запретила мне вносить это грязное дело в дом… Мы возьмем такси и уедем на некоторое расстояние отсюда. У меня есть место, где мы сможем поговорить об этом деле более спокойно.
Мария и Евгений обменялись недоуменными взглядами, но решили последовать за ним.
Глава двадцать седьмая
Из города все трое за сорок пять минут добрались на такси до Белогорска.
— Куда мы приехали… И дом номер тринадцать. Ты не мог найти более подходящего места, подполковник? — иронично сказала Райская, возле нескольких жилых домиков, построенных на скалистом склоне холма, окруженного колючими грушами и засохшим кустарником. Дома, изъеденные солнцем и временем, казались предоставленными сами себе. Даже в светлое время суток это место казалось призрачным.
— Считайте, это моя дача, — пояснил Барсуков, − прошу.
— О радость, о счастье, — негромко прокомментировала Мария, вызвав улыбку у Евгения, — наконец-то мы дошли.
Оказавшись в небольшом доме, коллеги Барсукова оказались в замешательстве. Стены были увешаны репродукциями всевозможных масок, фотографиями и увеличенными изображениями трупов, картами Крыма, изображениями курганов и других археологических памятников, портретами жертв, стоявших на коленях перед священными колодцами и пещерами; в одном углу на большом металлическом шкафчике лежали кипы папок и стопки старых газет. В дальнем конце комнаты стояла репродукция какого-то война в натуральную величину: рост манекена составлял около двух метров, и казалось, что он в любой момент может ожить. Наваленные повсюду документы делали атмосферу в этом замкнутом пространстве еще более гнетущей.
Когда Барсуков закрыл за ними дверь, Мария вздрогнула.
— Здесь только эта комната, мини-кухня и ванная. Это было что-то вроде гаража или
